Перед истиной - Владимир Павлович Виноградов

* * *

Пачку за пачкой я вынимал крупные денежные купюры. И укатанные в бумагу цилиндрики. Рвал упаковку. Мягко плыли, как пятна в жирном борще, оранжевые кружочки. Глаза у старухи стали рыжими, как брюхо дешевой селедки. Отразился желтый металл.

Деньги. Золото. Деньги. Сколько же надо их добыть — не заработать, а добыть любым путем, — чтобы могли заменить вот этот теплый, пушистый затылок? Чтобы заглушить тоску по цепким маленьким лапам, которые, когда ты приходишь усталый с работы, обвивают твою шею? И снимают усталость. С неизменным вопросом: «А что ты принес?» Вопросом, рожденным задолго до появления человека. Его задают родителям галчата и зайчата, мальчишки и девчонки, вся та теплая беспокойная мелочь, которая нуждается в корме, ласке и надежной защите. И которую преступно растить волчатами.

«Что ты принес, папа?»

А что принес ему ты? И неумело запрятал, прикрыв детским телом? Впрочем, не так уж неумело. Сразу не догадаешься.

Я заполнял протокол. Мальчик играл танком.

...Мы всё аккуратно пересчитали, записали, сложили. Огласили протокол. Дали всем подписать. Старший инженер подписал первым. Поставил небрежный росчерк. Мол, легко досталось, легко и отдаю. Театральный жест был, фальшивый.

Старуха спросила:

— А мне зачем?

Будто все это ее совсем не касалось. Но подписалась.

Молоденькая паспортистка, которой подобная сумма денег была в диковину, а о николаевских золотых знала лишь понаслышке, не скрывала изумления. Бухгалтер подписала документ с явным одобрением: в доход государства.

Мы встали и предложили подозреваемому одеться. Он оделся. Попросил тещу что-то передать жене. Наклонился к сыну. Прижал и поцеловал. И первым вышел из квартиры.

И округлившиеся светлые отцовские глаза мальчугана стали темнеть вопросом...

Но ему лишь будут читать отрывки писем из бесконечно долгой «командировки». И будет таять память о колючей, для него — самой доброй щеке.

...Мы вышли на улицу. Водитель разогревал мотор. Наверное, голубей вернули в загон. В ушах еще плескался крик малыша с самой верхней лестничной площадки...

Нам предстояло еще три обыска.

Спаситель

Сидеть бы ей да сидеть. От звонка до звонка, как говорят в ее окружении. Но всякий раз выходила за ворота колонии задолго до окончания срока.

Помогали не адвокаты с жалобами от ее имени. Не добросовестная работа — нормы выполняла спустя рукава. Не примерное поведение — за нарушение режима не раз попадала в штрафной изолятор. Она ничем не заслужила этой гуманной меры условно-досрочного освобождения. На волю помогал ей выходить Васька.

Не соучастник совершенных ею преступлений. Соучастники плевали на нее «с высокой колокольни», хотя она их не выдавала никогда. За каждого билась с «начальниками» — оперативниками и следователями до последней крошки совести. Даже когда они и «попадались» первыми и тянули ее за собой. Она не узнавала их при опознаниях личности, хотя, доведись, разыскала бы в толпе. Она отпиралась на очных ставках, нагло заявляя следователю, что сидящий перед ней человек себя оговаривает и ее топит. Когда же припирали доказательствами и врать уже не имело смысла, всю вину брала на себя.

Его она не скрывала от «начальников». Он значился во всех документах. Анкетах, протоколах, жалобах. И конечно, в обоснованиях каждого досрочного освобождения.

На волю ее выпускал Васька. Сынок. Освободитель.

В самый первый раз вывел, когда еще и сам-то ходить не умел, лежал на ее руках. В пеленках, казенном одеяльце и собранных подружками платках. Нехитром приданом колонии.

Он там и родился. Но первые шаги сделал на воле.

Никто их не заметил, его первых шагов. Кроме кошки. Вчера еще ползал по холодному, грязному полу. От печки к лавке, от чугуна к ведру. А сегодня взял и шагнул.

Впереди не ждали теплые, надежные руки. Зовущие. Готовые вовремя предупредить падение, подхватить, не дать разбиться. Васька таких рук не знал. Мать, угодя под очередное следствие, сплавила его своей сестре. А та не дома сидела, работала и, уходя, оставляла на кошку. Верную няньку. Свои ребятишки уже ходили в школу.

Шагнул. Еще шагнул. И упал.

Он заплакал не громко. Не умел громко плакать, впадать в рев, как другие. Которые не столько слезами, сколько щедрым криком берут свое. Он знал: заревет — еще добавят. Отучили.

Подошла кошка. Мягкое, теплое, пушистое, живое существо. Потерлась боком, помяукала.

...Его привезли в час, когда в детских садах разгораются самые веселые игры, когда в театрах для юных зрителей поднимают занавес, а матери кричат с балконов детишкам, что скоро обед. Привезли в детское учреждение, предназначенное для приема, отбора и дальнейшего определения маленьких бродяжек, правонарушителей и просто одиноких детей, у которых нет родных.

Учреждение это располагалось в бывшем монастыре. И трудно было представить, что за тяжелыми крепостными стенами бегают ребятишки. Играют, смеются и, насколько допустимо в учреждениях такого рода, шалят. Между тем их там совсем недурно кормят, купают, настойчиво учат грамоте и даже позволяют пошалить. Но, как и в любом самом светлом и радостном, мудро устроенном учреждении для детей, ничто не в состоянии заменить родительскую ласку.

В приемной сидел следователь. Он прибыл забрать на допрос разбитного подростка, достаточно взрослого, чтобы отвечать за свои поступки перед законом. Этот парень участвовал в серии дерзких и весьма квалифицированных квартирных краж. И несмотря на возраст, являлся главарем довольно опасной шайки совершеннолетних.

Следователя не мучила мысль о несоответствии архитектуры учреждения его назначению. Он думал о первой встрече с подследственным, о том, как лучше вступить с ним в нужный контакт. Он знал, что парень, за которым он приехал, заткнет за пояс любого взрослого и уж за себя-то постоит.

Отворилась дверь с улицы, и в приемную вошли двое: мальчик лет пяти и нестарая женщина. Мальчик то ли споткнулся, то ли его сильно подтолкнули — он как-то сразу подался вперед. Но тут же отпрянул. И прижался спиной к женщине. И с этого момента все внимание следователя приковалось к ребенку.

Женщина оттолкнула мальчика и подошла к окошку. Но ребенок снова припал к ней, цепляясь за полу длинного черного плюшевого жакета.

Женщина просунула в окошко бумаги и на какой-то вопрос или замечание ответила торопливо:

— Да, да, со мной.

А мальчик тянул за жакет, отвлекал, и женщина, резко обернувшись к нему, раздраженно прикрикнула:

— Ну что прилип? Поди сядь на лавку!

Он послушался. Встал у скамьи, взявшись за жесткий подлокотник. Ему, видимо, все время требовалось держаться за что-то. Неуверенные в себе маленькие всегда ищут какую-нибудь опору. Будь