Перед истиной - Владимир Павлович Виноградов

— Здесь рублей пятнадцать-двадцать.

Сверху лежали три пятерки и мелочь. Но под ними оказался конверт. Инспектор вынул из конверта деньги. Триста рублей. И записку: «Наташенька, береги себя. Оставляю на расходы 300 р. Трать экономней. За меня не беспокойся. Все обойдется».

— Предельно лаконично. И крайне легкомысленно, — усмехнулся инспектор. Подумав, добавил: — Ладно, бери. Жить ведь надо на что-то.

И вернул Наташе деньги. А записку изъял.

Теперь она окончательно убедилась, что мать обвиняют в каком-то преступлении и потому она скрылась. А раз скрылась — значит, виновата. Но можно ли поверить, что ее мама — преступница? Однако же эти люди верят. Было стыдно. И в то же время острая жалость и действительное беспокойство за мать наполняли тревогой. Все нежданно. Дико. Больно. На Наташу обрушился камнепад. Не на горной тропе, а в чистом поле.

— Кроме матери, у вас есть кто-нибудь из родных? — спросил инспектор.

— Есть. Бабушка.

— Где она?

— Сейчас в больнице. Но она скоро выйдет.

— Она живет с вами?

— Нет, у нее своя комната. В другом районе.

— Тебе надо жить с ней. Обязательно, — сказал инспектор. — Ты не должна оставаться одна.

Наташа кивнула головой в знак согласия. И все же не понимала, почему не может одна. Хотя бы до того времени, когда вернется мать. Она прекрасно может обслужить себя. Умеет готовить. Стирать. Делать все необходимое.

Случалось, оставалась и одна, довольно надолго. Когда мать уезжала в командировки. Но приходили письма и был известен срок возвращения. Разлука без одиночества. И радостные встречи.

Они всегда жили только вдвоем. С тех пор как умер отец. От редкой в его возрасте тяжелой болезни. Девочка отца помнила смутно, но бабушка рассказывала о нем. Она любила Наташу, а с невесткой у нее почему-то не сложились отношения. Бабушка получала хорошую пенсию и очень гордилась и дорожила своей независимостью. Она отличалась суровым нравом. Имея на все свое особое мнение, готова была всякий раз его отстоять. Видимо, эта готовность и не сближала. Вместе с тем они встречались сравнительно часто, приходили в гости. И всегда что-нибудь приносили, подчеркивая равенство.

В тот памятный день столкновения Наташи с преступлением инспектор, как и она, был одинок в решении множества вопросов, нагроможденных и преступлением матери, и ее безрассудным шагом. Да и безрассудным ли?

Не исключался и расчет. Убийца, например, скрываясь от преступления, уверен, что милиционер сначала бросится к потерпевшему. Чтобы помочь ему. А преступник, мало заботясь о жертве, старается выиграть время.

И сейчас получилось, что эта женщина самый большой ущерб нанесла не учреждению, где работала и где воровала, а дочери.

Инспектор привык иметь дело с расхитителями и спекулянтами, он хорошо разбирался в накладных, актах ревизий, сообщениях помогавших ему людей. И был далек от вопросов, которыми занимаются инспекции по делам несовершеннолетних. Он не был сентиментален и радовался искренне, когда накрывал расхитителей ими же сплетенной сетью. Справедливо полагая, что таким людям место за решеткой. Но сейчас, когда требовалось прежде всего искать преступницу, мысли инспектора были заняты ее дочерью. Потому что он считал своим долгом не только раскрывать преступления, а и уберегать от них других, особенно детей. И вот эту, оставленную матерью девочку.

«Хорошо хоть обнаружилась бабка, — подумал инспектор, — детдом отпадает. Но надо обязательно сообщить в школу».

— Прошу вас, — сказала Наташа, словно угадав, — не сообщайте в школу. Знаете, что будет?!

В подобных ситуациях беззащитен и взрослый. Каково же подростку с его непосредственностью, воображением, возбудимостью. Одно злое слово, насмешка — и обида может обратиться в роковое решение. А улица? Она грозна не только автомашинами.

Инспектор отпустил понятых. Еще раньше ушел участковый принимать меры к розыску. Инспектор сел напротив Наташи. Искал решение. Думал.

Читала ли она его мысли? Трудно сказать. Но она почувствовала доброту и поверила в нее, и поняла, что не совсем одинока, раз даже человек, сделавший все, чтобы разоблачить мать, тревожится за ее дочь. И все поняла, что если сорвется, натворит что-нибудь, то в первую очередь это отзовется на нем. Наверное, есть же какие-то правила на данный случай, и нарушение их недопустимо. Нет, подвести этого человека никак нельзя, подло. Понимала прямолинейно, по-ребячьи, без расчета и уловок, а оттого более верно, чем взрослые.

— Я не подведу вас, — сказала твердо Наташа.

— Это — не главное, — сказал инспектор. — Я ведь боюсь за тебя.

— Не бойтесь, все будет хорошо. Честное слово... А в школе я сама расскажу.

* * *

...Ударил и испугался. Жестокость слабого, трусливого человека, которому до этого приходилось бить физически более слабых. Нанесут удар и ждут со страхом ответного, последствий. А пронесет, опять за то же.

Но сейчас случай особый. Нельзя дать уйти. Хотя в душе готов был послать ее куда подальше. Даже на тот свет. «Слава богу, обо мне даже дочь ее не знает».

Но Надежда не ушла. Снесла удар, лишь отвернулась и встала лицом к балкону, сжимая ладонями виски.

Анатолий живо оделся и, насвистывая веселый мотивчик, боролся перед зеркалом с галстуком. Надежда не видела, как дрожали его руки. Опять был прежним, уверенным в себе, плюющим на разоблачение. Да и в чем его вина? Ведь лично он не запускал руку в государственный карман. А то, что получил от нее деньги на квартиру и машину, — это еще надо доказать, свидетелей не было. Оба думали так.

— Ну, успокоилась? — спросил ласковым тоном. — Сейчас сварю кофе. Может, коньячку хлебнешь, взбодришься?

Она отрицательно покачала головой... Он взглянул на часы. «Если бы следили, уже бы нагрянули. Значит, хвост за собой не привела». И сказал еще бодрее:

— Позавтракаем!

— Я не хочу есть.

— Хочешь.

Она узнавала его. Она всегда опасалась наглых мужчин. А он зацепил именно этим. И когда прорвался в ее замкнутую жизнь, отдала все, что накопила за годы. А он загребал с той же хваткой, с какой взбирался на лыжах в гору или продирался к подстреленной дичи. Сначала ее чувства, потом нечто пореальнее. Боязнь потерять его оказалась сильнее других страхов.

...Они спустились вниз и вышли из подъезда. Озираясь, он сел в машину, сначала усадив ее. Как назло, «Москвич» завелся не сразу — остыл.

Когда уже мчались пригородом, он несколько раз порывался свернуть вправо, к лесу, но сдерживал себя. «Поздно, — думал,