Перед истиной - Владимир Павлович Виноградов

— Неправда! Мой папа путешествует! На Севере!.. Он скоро вернется! Вот увидите! — И малыш посмотрел на товарищей, ища поддержки.

Но одни потупились, другие захихикали.

— Не верите? — обратился школьник к малышам. — Спросите тетю Клаву. Она видела, как его мать отправляла посылку в колонию. Там как в тюрьме.

Слово «колония» убедило. В колонию грозила отправить Ромку из третьего подъезда его бабушка. Да и кто не знал тетю Клаву из восьмой квартиры? Она была в курсе всех событий двора, новостей и сплетен.

На этот раз матери пришлось как-то объяснить то, что узнал мальчик. Уж очень неутешно плакал. Но правду мать просеяла так, что сын толком ничего не понял, лишь уяснил, что папа у него хороший и надо его ждать. Это главное. И продолжал ждать.

По правде сказать, один он и ждал. Мать не надеялась, что муж вернется путёвым. В письмах он то каялся, что загубил ее жизнь, обещал все наладить, просил рассказать о сынишке. То справлялся о друзьях-приятелях, с которыми проходил по одному делу. Спрашивал, где они срок отбывают. Кто вернулся? Чем занимаются? Как будто она могла это знать. Да пропади они пропадом! Такие вопросы настораживали, страшили. Не затевает ли новое? И с опасением думала о возвращении мужа.

Боялась еще и другого. Не сразу, не в первые годы одиночества, но появился у нее знакомый. Да и каково молодой женщине одной столько лет. Знакомый заходил тайком. Сначала днем, когда сын был в садике, а она работала в вечерней смене. Потом не стал обращать внимания на время.

— Мама, это папа? — спросил мальчик, увидев его впервые.

— Нет, сынок. Это дядя, — ответила мать, покраснев. Дала сыну принесенную шоколадку и отослала погулять, побегать с ребятишками.

— Я же просила не приходить, когда он дома, — упрекнула она знакомого.

— Соскучился очень, — ответил он. — Разве это плохо? Да и что он понимает?

Малыш копался в песочнице, размышлял. Конечно, не папа. Когда приходят с работы отцы, ребят зовут со двора ужинать, даже криком загоняют домой... Но шоколадку съел. И сохранил красивую обертку.

Дядя стал заглядывать чаще, уже не стеснялся и не оправдывался. Мальчик не знал, что мать давно покупает шоколадки сама.

Как-то вечером мамин знакомый задержался довольно поздно. Малышу показалось страшно одному во дворе, и он начал стучаться в запертую дверь. Открыли ему не сразу.

— Где же ты шатался, а? — всплеснула руками мать.

Но он нигде не шатался. Позови — тут как тут. В ее голосе была показная сердитость. Мал, но заметил. Зато дядя сказал:

— Отправить бы его к отцу.

Она даже отшатнулась. Прижалась к косяку буфета. Закричала:

— Как ты смеешь?! Убирайся! Сейчас же убирайся вон!

Мальчик не понял, на кого кричит мама. И что плохого предложил дядя? Он бы с удовольствием съездил к отцу, конечно, вместе с мамой.

Гость встал, оделся и вышел, хлопнув дверью. И больше не приходил.

* * *

Малыш дождался. Незнакомого, непонятного, но собственного. И поверил. Оттого, наверно, что только отцы способны так обнимать своих сыновей, даже впервые. Поверил, хотя и мечтал не о таком.

Вошел неяркий человек. Шапка серая. И ежик под шапкой оказался словно выкроенный из того же меха. Щетина на щеках. И одежда: телогрейка, брюки, сапоги. Будто все пропиталось пылью долгой и трудной дороги.

Огляделся. И будто не увидел, а нашел взглядом жену. Шесть лет прошло. И протянул ей руку по-казенному.

Протянула и она. Не кинулась, ахнув. Не повисла мягкой, теплой тяжестью, охватив руками шею. Но когда задрожала побелевшими губами, заморгала взмокшими глазами, притянул. Выпал из рук мешок.

Тут и заметил сына. Он к матери притерся.

Отпустил жену. Какое-то время рассматривал мальчика. Видно, первым делом искал в нем свое, похожее. Искал жадно. Находя.

— Сынок, это же папа, — сказала мать, ободряя обоих.

— Иди, иди. Папка я, — пробормотал непривычные слова потяжелевшими вдруг губами. — Твой папка...

И несмело взял мальчика за плечи.

Малыш напрягся, натянулся стрункой и отстранился.

Но отец оказался смелее. Привлек, прижал. Плотно, крепко. Глаза затянула влага.

Сел. Опять не отпустил, оставил у колена. Передохнул, будто тяжесть опустил.

— Ну, вот и пришел... — сказал. — Рады?!

И неожиданно засмеялся. Не легким, радостным смехом. Не от счастья, что наконец дома. Чутьем успел зацепить женину скрытность и даже доволен был, что не предупредил о приезде. До вопроса понял, какого ждать ответа, если по-честному. И прикрыл горечь беззвучным смехом. Прежним, который и раньше прорывался, и она не могла понять, откуда берется, из какого нутра. Скалится рот, а не слышно.

Холодно стало от него. Вздрогнула, отвернулась и заспешила на спасительную для всех женщин кухню, куда можно уйти, ничего не объясняя. А хотелось вырваться и убежать без оглядки. И не возвращаться...

Потом она собирала на стол, он, сняв телогрейку, стоял у зеркала, разглядывая себя.

Подозвал сына и усадил на колени.

Непривычно было обоим, ново. Маленькая головка пришлась как раз под подбородок. Взрослый уткнулся в нее носом, невольно понюхал, удивился: «Дух-то какой! Надо же!»

Плотнее прижав к груди нежное тельце, задышал сквозь волосы. Словно зверь обнюхивал своего детеныша. Втягивал чудную смесь запахов. Солнца, молока, детского мыла, других, неизвестных, будто настоянных на каких-то травах и впитанных теплой головкой. Держал примостившееся на коленях родное тельце, мял, как воск, грубыми, отвыкшими ласкать руками. И оттаивал. Добрел.

* * *

Когда следователь проезжал или шел вечерним городом, он невольно смотрел в окна домов. Они плыли мимо, разноцветные окна, два-три — квартира, отдельный мир. Издали, с высоких этажей, мостов, крыш — а ему приходилось и на них забираться — или с самолета, когда летал в командировки или отпуск, ночной город казался небом. Зажигались и гасли звездочки окон, словно обитаемые планеты. За каждым — особые условия существования, свой климат с понятными только их обитателям радостями, тревогами, счастьем. И за каждым окном своя забота. Простая ли, сложная, а часто и неразрешимая.

Ему слишком часто приходилось проникать в эти тайны. Не из любопытства — он не терпел его, — а по крутой необходимости, по обязанности, как требовал закон, и праву, какое давал он. И когда смотрел на окна со стороны, то гадал, в каком из них вот в это самое время