Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 - Дэн Браун

ли, мы все рождены, чтобы верить. Мы не можем избежать стремления воспринимать мир как нечто целое, состоящее из серии намеренных замыслов. Это — процесс нашего умственного развития. Вера в сверхъестественное приходит легко и интуитивно. Человеческий разум в своем обычном и естественном функционировании избегает напряженной работы, ведущей к усталости от размышлений, и оставляет большую часть нейронов в покое, как деньги на депозитном счете. К примеру, мысль о том, что раз существуют сложные организмы, то кто-то должен был их спроектировать и создать, проста в понимании и интуитивна.

— Да, да, хорошо. Но при чем здесь Мадонна?

— Потерпите немного, мы к этому придем. Сотворение мира единой высшей сущностью вынудило бы разум избрать серый путь асексуального размножения, по крайней мере, в долгосрочной перспективе.

— Как вы сказали? Асексуальный?

— Да, Стуки, тот, которым размножаются, например, бактерии, если для вас так будет понятнее. Сама по себе эта форма репродукции интересна, но эволюционно примитивна. Если бы все организмы размножались таким образом, мир стал бы слишком однородным.

— Я не совсем понимаю.

— Уж не думаете ли вы, что мы можем еще две тысячи лет верить, будто добрый Господь лично вдыхает свою душу в каждого новорожденного ребенка? Эдакий регулировщик, организующий передвижение душ с неба на землю и с земли на небо?

— Это не так?

— Не проще ли решить, что он однажды вдохнул душу во всю материю, сделал ею матерью и что так на Земле зародилось все живое? Жизнь — это творение, а материя — это утроба. И именно почитание символа матери приводит нас к Деве Марии.

— Я так понимаю, сегодня вы верующий.

— Если вам так угодно.

— Куда делось все ваше научное высокомерие? Вы забыли, как советовали мне спросить у креационистов[94], почему их Бог оставил на груди у мужчин соски?

— Послушайте, Стуки, чтобы иметь возможность восхищаться соборами и слушать григорианские песнопения, нам как биологическому виду пришлось заплатить кое-какую цену.

— Перевести рациональность в креативность, вы это имеете в виду? Иначе мы были бы простыми обезьянами без шерсти, но с кариесом?

— Таковы законы энергии: она может только трансформироваться.

— И это действительно работает?

— Стуки, не будьте циником.

— Не понимаю, что в этом циничного?

— Это работает, Стуки, — должно работать. Невероятное искусственное оплодотворение, первое в истории, дало невообразимый толчок креативности, породив чрезвычайно сложные религиозные верования, которые существуют уже тысячи лет. И на данном этапе они необходимы, потому что без них человек ужасен. В процессе эволюции человечество сможет избавиться от верований, которыми оно напиталось. Только тогда мы будем вынуждены изменить то, что казалось нам незыблемым. Мы эволюционируем, понимаете? Очень медленно, но непрерывно.

— Хорошо, но как же ясновидящие?

— Человеческий мозг видит то, что хочет и что может увидеть. Вы поняли, Стуки?

«Он считает их больными на всю голову», — подумал инспектор.

— Однако, — сказал доктор Анабанти, — по-моему, вопрос о Мадонне проще. Всем нам нужна абсолютная любовь, потому что земная любовь всегда относительна. Небесные отец и мать — это эликсир любви.

Инспектору Стуки нравились такие разговоры с доктором Анабанти, даже пусть он никогда не знал наперед, куда рассуждения фитотерапевта могут завести. Уже завтра тот мог запросто объявить себя агностиком, атеистом, а может, и тем и другим одновременно. Сегодня ветер дул в сторону веры, и доктор Анабанти поплыл в этом направлении.

Стуки подошел к дому Микеланджело и позвонил в домофон. Подросток вышел на балкон со своим обычным недовольным видом.

— Поторопись! — приказал ему инспектор, показывая мальчику зонт и жестом давая понять, что они опаздывают.

Елена открыла входную дверь. Стуки отпрянул: с сонным видом и в этой мужской рубашке она была так же опасна, как инъекция антибиотика при температуре тела в тридцать шесть градусов. Максимум в тридцать шесть и два.

Микеланджело обратил внимание, что эти двое слишком неподвижно смотрели друг на друга. Парнишка был в толстовке и кепке, и Елена посоветовала ему одеться потеплее: на улице шел сильный дождь. Не слушая маминых советов, Микеланджело выскочил из дома и зашагал рядом с инспектором, которому ничего не оставалось, как предложить подростку защиту своего зонта со сломанной спицей.

Инспектор Стуки торопливо попрощался с Еленой, в то время как мальчик с интересом рассматривал большую сумку, которую держал при себе инспектор.

— Оружие?

— Что-то вроде того, — кивнул головой Стуки. — Здесь инструменты, которые тебе понадобятся для работы.

— Но сегодня же воскресенье!

— Эту работу можно выполнять только в воскресенье.

Микеланджело стиснул челюсти.

— Я знаю, что твой отец вас бросил, — произнес Стуки, помолчав.

— Это вам рассказали те две сплетницы из вашего подъезда?

— Не совсем. Я спрашиваю не потому, что хочу вмешиваться в твою жизнь.

— А я ничего и не скрываю. Этот потаскун испарился с румынской шлюхой.

— Эй, малыш, выбирай выражения! — возмутился инспектор.

— И умудрился выродить такую же идиотку, как он сам.

— В смысле? У него есть дочь?

— Сейчас ей уже шесть, она на одиннадцать лет меня младше. Если я ее встречу — придушу. Все равно мы оба еще несовершеннолетние.

— Придушишь? Твоими могучими руками? Так я тебе и поверил.

— Вы меня еще не знаете. Ну так что за работа?

— Тебе у нас в управлении скучно?

— Мне вообще не бывает скучно.

— Это хорошо, но все-таки немного развлечения не повредит. Хотя бы в воскресенье и только сегодня утром. Я хочу, чтобы ты занялся культурной деятельностью.

— Что я должен делать? Петь?

Инспектор передал подростку сумку. Внутри были наждачная бумага, кисти и растворитель. Культурная миссия заключалась в том, чтобы убрать несколько надписей на стенах в окрестностях школы.

— Я не собираюсь это делать, — заявил Микеланджело.

— А придется.

— Я ненавижу чистить стены.

— А писать на них?

— Мне плевать на эти каракули.

— Значит, ты сможешь с легкостью от них избавиться. Раз тебе на них плевать, значит, и симпатии они у тебя не вызывают. Вот и отлично!

Стуки посмотрел вслед удаляющемуся Микеланджело. Края его брюк промокли, и мальчишка волочил ноги, словно тянул за собой гири.

— Может быть, тебе будет удобнее в нормальных брюках? — крикнул ему Стуки.

— Узкие брюки придумало ваше поколение, чтобы уменьшить нашу способность продуцировать сперматозоиды, — ответил Микеланджело, не оборачиваясь.

«А ведь в этом что-то есть», — подумал Стуки.

Послеобеденное время лениво скользило на подшипниках скуки. Поступающих в отделение телефонных звонков было на удивление мало. Возможно, магнитные бури на Солнце утратили свою интенсивность или пояса Ван Аллена[95] снова заработали, не позволяя высокоэнергетическим частицам добраться до Земли, чтобы возбуждать буйнопомешанных, изгонять домашних мышей, приумножать количество гениев и, главное, порождать лавину всяких «я вроде бы что-то видел», когда любая тень, каждый скрип, шорох и даже самая обычная отвертка принимают формы многочисленных, разнообразных и неминуемых опасностей. Все мы знаем, что преступления и магнитные силы идут рука об руку.

Стуки еле сдерживал зевоту, когда в его кабинет ворвался Ландрулли и объявил, что в городе нашли еще фотокопии.

— Другие фотокопии из записной книжки Аличе Бельтраме?

Антимама!

— Где и кто их обнаружил?

— Сегодня утром официант одного из баров увидел листки на уличных столиках. Похожие на те, какие он нашел пару дней назад. На всякий случай мужчина решил отнести их в полицию.

— Антимама! Фотокопии уже на столе Леонарди?

— Естественно.

Стуки ожидало очередное патрулирование с агентом Сперелли.