Под черным небом - Ингер Вольф

Наконец он вышел на улицу. Пошел к машине и вскоре вернулся с большими черными мешками для мусора. У него было странное выражение лица, когда он отрывал несколько штук от рулона. Потом смотрел на мешки, очевидно примериваясь.

– Зачем они тебе? – спросила она с тревогой.

– Надо тут прибрать, малышка. Просто прибрать.

32

Энджи открыла дверь «Снежного кафе» и придержала ее, пропуская вперед коллегу. Это было одно из ее любимых мест: она любила здешнюю душевную атмосферу, уютный беспорядок, сочетание светлых и желтых стен, официанток с пирсингами и большой выбор вкусных блюд. К сожалению, кафе было открыто только до обеда. К тому же иногда казалось, что весь город решил перекусить именно здесь, и приходилось долго стоять в очереди. Сегодня, к счастью, тут было не так людно. После посещения вулканической обсерватории мысли так и крутились в голове. Адам Коннолли… Что он за человек? Неужели за красивым фасадом прячется чудовище?

– Давайте закажем что-нибудь перекусить, – сказала она. – Тут вкусно кормят.

– А лосятина тут есть? – спросил ее датчанин.

Энджи мысленно закатила глаза.

– Нет, лосятины нет. А почему вам обязательно понадобилась лосятина?

– Я думал, в здешних местах она всегда есть в меню. Но в закусочной рядом с гостиницей ее не подают, и в других заведениях я ее не видел.

– Да вы ее тут и не найдете.

– Но почему?

– Потому что лосей не разводят на мясо.

– А как насчет диких? Разве нельзя приготовить их мясо?

– У нас охотятся только для себя. Забивают на зиму морозилку. Коммерческой охоты на лосей нет. Но если у вас с лосями пунктик, то я как-нибудь раздобуду вам лосятину, так и быть. Обменяю на что-нибудь у парней из участка.

– Спасибо. – Трокич расплылся в улыбке, будто она предложила ему золотой самородок.

Им пришлось немного постоять в очереди, прежде чем освободился столик. Энджи разглядывала мужчину, сидящего напротив нее. Он снял куртку, флисовую худи и остался сидеть в свободной зеленой рубашке. Пролистал меню и после некоторых раздумий заказал сэндвич с ветчиной и эспрессо.

Энджи старалась не пялиться на него подолгу. Обычно у него был серьезный вид, а комментарии он часто отпускал такие циничные, что у нее чуть дыхание не перехватывало. Пару раз ей даже пришлось переспросить, действительно ли он имел в виду то, что сказал. Он отвечал, что да.

Но иногда, очень редко он улыбался этой своей кривоватой улыбкой, и синие глаза теплели, а она забывала, что хотела сказать. Очевидно, было вполне возможно быть страшным циником и одновременно проявлять сочувствие к людям.

Энджи чувствовала, что он привык самостоятельно принимать решения и делать все по-своему и в своем новом положении чувствовал себя не совсем уверенно. Ему явно хотелось руководить расследованием, но приходилось оставлять самые важные решения за ней.

А иногда он смотрел на нее так, словно она была какой-то экзотической птицей. Живностью, которая не водилась у него на родине. Его взгляд сильно отличался от тех, какими одаривали ее Ян и остальные коллеги-мужчины. Быть может, она отличалась от датских женщин. Она не знала, плохо это или хорошо.

Поскольку она не могла сосредоточиться на меню, то заказала то же, что и он.

– Давайте хоть немного поговорим о чем-то другом. О вас, например, – сказала Энджи, набравшись храбрости. Им как раз принесли заказ. – Вы почти ничего не рассказываете о себе. Почему?

– Любите копаться в чужом прошлом? – парировал датчанин, подняв бровь. – А как же обычная вежливость?

Она криво улыбнулась, отхлебнула кофе и обожгла язык. Но не дала себя запугать, хотя на мгновение он стал похож на разозленного бизона.

– Так и есть. Разве не этим мы занимаемся каждый день на работе? А, Дэниель?

– Мне особо и не о чем рассказывать, – сказал он и отвел взгляд в окно.

– Ваша фамилия, – продолжала настаивать она. – Откуда она? Звучит не по-датски.

– Мой отец был хорватом. А мать – датчанкой.

– Ясно, полукровка, как и я. Интересно.

Энджи откусила сэндвич. Он был обалденно вкусный, но жевать было больно из-за дырки на месте выбитого зуба и раны на щеке.

– Вы жили в Дании, когда были маленьким?

Он посмотрел на нее так, словно его загнали в угол. Очевидно, не горел желанием делиться с ней семейной историей и рисовать фамильное древо.

– Только мы с матерью.

– А чем она занималась?

– Работала медсестрой, но она умерла от рака много лет назад.

– Соболезную. А с отцом вы видитесь?

– Нет. Он и мой сводный брат погибли во время войны в Югославии. С тех пор тоже уже прошло много лет.

– Значит, родителей у вас нет, – сказала она и положила на стол свой прибор.

Он пожал плечами и взъерошил непослушные черные волосы. Отер крошку с губ.

– Не думайте об этом. Давно это было. К тому же я вырос с матерью и познакомился с родственниками в Хорватии уже позже.

– Значит, вы не участвовали в войне?

Он покачал головой:

– Я гражданин Дании. Так что – нет. Не напрямую. Но я был там во время войны. Работал волонтером.

– А что вы делали?

– Смотри-ка, как вас прорвало.

– Ну, мы же едим. За едой можно и поговорить.

Он усмехнулся.

– Ладно. Я работал в проекте по переселению беженцев в столице Хорватии, Загребе.

– Я видела тогда кое-что о войне по телевизору, – сказала она. – На канале Си-эн-эн. Признаюсь, я не очень следила за новостями. Все происходило так далеко. Но эта война казалась просто ужасной. Должно быть, страшно было пережить такое.

У Трокича на лице появилось такое выражение, будто она вилкой в него ткнула, и она поняла, что надавила на больное. Энджи решила не ворошить прошлое. Одно дело – слегка приподнять ковер, другое – срыть весь пол.

– Я застрелил там мальчика, – сказал он внезапно и перевел взгляд на соседний столик, где пожилая дама с аппетитом поедала большую порцию салата. Его лицо посерело, и на мгновение Энджи увидела совсем другого человека. Искалеченного человека.

Они немного посидели молча. Наконец она неловко похлопала его по руке.

– У всех у нас совесть нечиста.

Он уставился на нее.

– Вас это не выбило из колеи. Может, вы сами перестреляли кучу народу?

– Нет. Я никогда никого не убивала. Но была близка к тому.

Она поняла, что он только что рассказал ей то, что обычно никому не рассказывал. То, что его мучило. Может, проще открыться незнакомому человеку