Лёгкое Топливо - Anita Oni

— Ах, как жаль, что ты забросил поэзию, Ал, — прогудела Бернис. — У тебя ведь природный талант. От матери.

— И от Господа нашего бога, — ввернул отец Себастьян. — Между прочим, миссис Блэк, я приберёг эту хорошую новость для десерта. Нам удалось договориться с типографией, и к ноябрю выйдет очередной сборник стихов нашего городка, куда будет включена и ваша поэма «The Many Faces of Slough».

Вот так название, подумал Алан. У него даже мигом сложились первые строчки (которыми он, понятное дело, делиться не стал):

The Many Faces of Slough — and none of them smiling.

Each telling same tale like it’s somehow beguiling. [3]

Чёрт их всех знает — может, и правда стоило обратиться к поэзии?.. Только что-то подсказывало Блэку, что темы, которые он бы поднял в своих стихах, не слишком пришлись бы по нраву общественности.

Зато стихотворная форма была бы на порядок отточеннее, чем в тех виршах, которые сейчас наперебой предлагали все четыре старые вороны, тоже любившие на досуге «побаловаться рифмами».

Он синхронно заскучал вместе с Джейми. Священник испросил позволения на время покинуть дам — столь филигранно, что лишь будучи сам курящим, Алан догадался, что тому не терпелось восполнить норму никотина вдали от любопытных глаз. По той же самой причине он не менее филигранно вызвался его сопровождать.

Закурили в саду, среди гномов.

— Сумасшедший год, Адам, — признался священник, помахав в воздухе спичкой, как бенгальским огнём, и вдохнув аромат жжёной серы — зажигалок он не признавал.

Алан не стал его поправлять, как не стал отвечать вовсе. Уж было известно наперёд: сейчас он пожалуется на погоду, рост цен, на скудость отопления и диспетчера котельной, беспробудного пьяницу и волокиту; затем перейдёт к политике, от местечковой к глобальной — и к тому, как роль церкви в светском государстве всё больше утрачивает свои позиции, но хуже всего не это, а то, что люди бога забывают — а, стало быть, живут во грехе.

Но отец Себастьян на сей раз решил начать с неожиданного — с эзотерики.

— Ах, знаете, мистер Блэк, любопытное это дело — символы года. — Он затянулся — задумчиво, аж по радужке глаз пошёл клубами отражённый дым. — По китайскому календарю у нас нынче год Обезьяны. И ведь недаром, — добавил он после многозначительной паузы.

Алан приподнял бровь и слегка скосил глаз.

— Не думал, что у служителей Христа в почёте гороскопы.

Отец Себастьян удостоил его лёгкой улыбкой — так, должно быть, Сократ улыбался своим ученикам, прежде чем разнести в пух и прах все их доводы.

— Хах… я лишь размышляю. Видите ли, Обезьяна — животное хитрое, юркое, непредсказуемое. Люди в такие годы… склонны к безрассудству. — Он отвёл себе паузу ещё на одну затяжку. — К обману. К бегству. И ведь это всё сейчас — посмотрите вокруг. Америка шатается, Европа нервничает, Англия бежит из Евросоюза. Даже в приходе у нас Люси Митчелл сбежала с почтальоном из Рединга.

Алан вяло предположил, что она тоже, вполне вероятно, Обезьяна по гороскопу.

— А может и нет, Адам. Но, знаете, порой мы все… обезьяны. Просто кто-то прячется за галстуком, кто-то — за догмой, а кто-то — за усмешкой. Но Господь одинаково видит всех.

На этой антиутопийной ноте Блэк понял, что настало самое время прощаться. Не дожидаясь пассажей про отопление.

Он пожал священнику руку, поблагодарил его за содержательную беседу и ненадолго вернулся в дом, чтобы откланяться матери — и захватить пальто.

Лерисса, оторвавшись от спора с Мэйв о сомнительной красоте новой тротуарной плитки на пересечении Bath Road и Twinches Lane (тушёная морковь, и вся пупырьями!), кивнула ему на прощание с тем самым лицом: смесью обиды, святости и «я об этом ещё поговорю с тобой позже». Подала руку с кладдахским кольцом для прощального поцелуя. Её платье в букетах сирени колыхалось от сквозняка, шаль едва прикрывала пышную грудь. Она была жива, бодра и выглядела моложе своих шестидесяти лет, если не считать глаз — в них уже отплясывали какие-то потусторонние огоньки. Глаза с дьявольщинкой — как выразился один ирландский поэт, ухлёстывавший за ней лет сорок назад.

Эти самые глаза неотрывно преследовали его всю долгую дорогу домой — воскресные пробки в город никто не отменял.

[1] Имеется в виду Дональд Трамп, только не trump, а tramp, что в переводе с англ. означает «бродяга», «забулдыга».

[2] Перевод:

Варежки забыты, сапожки полны снега,

Письма от того, кого знаешь, не открыты.

Если никто не помнит, это не означает ложь —

Некоторые вещи просто исчезают, как пар в небе.

Альтернативная версия этого четверостишия на русском языке:

Варежки — прочь, снег в сапожках застрял,

В столе — ворох писем от того, кого знал.

Никто и не вспомнит — но это не ложь:

Твой компас подскажет, на кого ты похож.

[3] Слау в лицах — и все без улыбки,

Городят небылицы, будто в них есть интрига.

Сцена 24. Фелиция Харди и Тайная комната

Понедельник, 17 октября 2016 года

Алан Блэк не без оснований полагал, что мир полнится придурками и тупыми решениями, которые они принимают.

Взять хоть быт. В каждом доме найдётся участок внутренней логистики, на котором всё через задницу. Холодильник у дальней стены — так, что приходится топать через всю кухню, чтобы просто попить соку. Биде ближе к двери, чем унитаз — а чем из этих двух, спрашивается, пользуются чаще? Да и само биде… В случае Блэков, допустим, это была прихоть Элеоноры, повёрнутой на Италии, как она сама же не уставала напоминать. Ну да бог с ним, как бог с её зелёной «комнатой для релакса» — оранжереей с лампами барбиугодного цвета, которые если бы с улицы засёк страж порядка, то наверняка заподозрил бы мини-плантацию марихуаны и позвонил в дверь с ордером на обыск.

А вот что прикажете делать с хламом? Хлама никто не терпит. Но все так или иначе им обзаводятся. Одни сваливают его на чердак, другие — в подвал. Третьи, за неимением ни того, ни другого, гадят прямо на жилых квадратных метрах.

Алан Блэк, как и все, не любил хлам. Но и он должен был с неохотой признать, что в его доме имелся подвал, не застрахованный от магнетизма утративших ценность сокровищ.