Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля - Фанни ван де Грифт Стивенсон

– Слава богу! – воскликнул он. – Вон идёт мой приятель. Я займу у него.

Он ринулся навстречу торговцу.

– Сударь! – обратился он к нему. – Мистер Годолл! Я бывал в вашем заведении, и вы, безусловно, помните меня. Я оказался в весьма затруднительном положении. Сударь, прошу вас ради всего святого, во имя человеколюбия – одолжите мне два шиллинга шесть пенсов!

– Я не припоминаю вас самого, – ответил мистер Годолл. – Однако я запомнил вашу бородку, которая мне, к несчастью, не нравится. Вот вам соверен, сударь. Я охотно ссужу вам его при условии, что вы побреетесь.

Макгуайр молча схватил монету, бросил её кучеру, прокричав, что сдачи не надо. Затем он ринулся вниз по ступенькам, замахнулся, чтобы бросить саквояж подальше в реку, и рухнул в воду вслед за ним. Из пучины его вызволил, как я полагаю, мистер Годолл. В то время как он, промокший до нитки, стоял на берегу, неподалёку от набережной раздался глухой хлопок, а над водой взметнулся вверх небольшой фонтанчик и тотчас же исчез.

Огромный особняк

(продолжение)

Напрасно Сомерсет пытался найти в словах Зеро какой-либо глубинный смысл. Всё это время он усердно прикладывался к графину, в глазах у него двоилось, и иногда казалось, что заговорщик увеличивается в размерах и парит в воздухе. Сбросив с себя это наваждение, молодой человек нетвёрдо поднялся на ноги и, отказавшись от третьего тоста, заявил, что уже поздно и ему решительно пора спать.

– Дорогой мой, – заметил Зеро, – я, со своей стороны, нахожу вас человеком довольно умеренным. Однако не буду настаивать. Достаточно того, что мы успели подружиться, и теперь, дорогой хозяин, я желаю вам приятных сновидений!

С этими словами заговорщик снова пожал Сомерсету руку и самым учтивейшим образом проводил смущённого молодого джентльмена до лестницы.

Как именно он добрался до постели, было для Сомерсета полнейшей загадкой. Однако когда он проснулся на следующее утро, на него обрушилось смешанное чувство ужаса и удивления. То, что он мог позволить себе сблизиться с таким человеком, как его квартирант, теперь, при ярком свете дня, оставалось неразрешимой тайной человеческой души. Ситуация, в которой он оказался, могла бы бросить вызов изворотливости и уверенности Талейрана. Можно было сколь угодно заниматься самооправданием, но его поведение никоим образом не заслуживало прощения. Не было прощения за то, что он целиком и полностью поступился своими принципами и позволил себе любезничать и даже фамильярничать с преступником. Не существовало иного выхода, как тотчас же положить конец всяким отношениям.

Наскоро одевшись, он поспешил наверх, настроенный весьма решительно. Зеро приветствовал его с радушием старого друга.

– Заходите, милейший мистер Сомерсет! – воскликнул он. – Проходите, садитесь и безо всяких околичностей разделите со мной утреннюю трапезу.

– Сударь, – начал Сомерсет, – позвольте мне отклонить ваше приглашение. Прошлым вечером я отчасти от неожиданности и отчасти по недомыслию выразил вам своё участие. Теперь же позвольте заявить вам, что вы и ваши коварные козни вызывают у меня неописуемый ужас и отвращение, и я не остановлюсь ни перед чем, чтобы воспрепятствовать вашему подлому заговору.

– Дорогой мой, – ответил Зеро несколько самоуверенным тоном, – я давно привык к подобным проявлениям человеческой слабости. Отвращение, вы говорите? Я сам его испытывал, однако оно быстро притупляется. И тем не менее вы ещё больше выросли в моих глазах благодаря вашей искренности. И всё же, что вы думаете предпринять? Вы оказались, если я верно понимаю, в ситуации, очень похожей на ту, когда Карл Второй (возможно, наиболее достойный из ваших британских правителей) невольно стал наперсником вора. О том, чтобы выдать меня полиции, и речи быть не может, а что ещё вам остаётся? Нет, милейший мистер Сомерсет, руки ваши связаны, и из-за того, чтобы не выглядеть подлецом, вам придётся оставаться тем же очаровательным и остроумным собеседником, с кем я имел удовольствие скоротать вчерашний вечер.

– В конце концов, я могу приказать и действительно приказываю вам убраться из этого дома! – вскричал Сомерсет.

– Ах, дорогой мой! – воскликнул заговорщик. – Вот здесь я решительно отказываюсь вас понимать. Вы можете, коль вам угодно, выступить в роли Иуды, однако, я полагаю, вы не позволите себе пасть так низко. Я же, со своей стороны, не настолько глуп, чтобы съехать из этих апартаментов, которые пришлись мне по душе и откуда вы не можете меня выставить. Нет-нет, дорогой мой, мне здесь нравится, и я намерен здесь оставаться.

– Повторяю вам! – вскричал Сомерсет в бессильной злобе. – Повторяю, что я вас уведомил. Я хозяин дома и официально уведомляю вас о выселении!

– За неделю? – невозмутимо поинтересовался заговорщик. – Прекрасно, вот через неделю и поговорим об этом. Итак, решено. А тем временем мой завтрак остывает. Милейший мистер Сомерсет, коль скоро вам придётся по крайней мере неделю мириться с обществом весьма любопытного субъекта, окажите мне любезность, достойную истинного художника, которого отличает неподдельный интерес в том числе и к неприглядным сторонам жизни. Повесьте меня завтра, коль вам угодно, но сегодня отбросьте мещанские предрассудки, присядьте и разделите со мной трапезу.

– Послушайте! – вскричал Сомерсет. – Вы что, не понимаете моего к вам отношения?

– Разумеется, – ответил Зеро. – Я понимаю и уважаю ваши чувства. Кто может превзойти вас в искренности? Разве вы один остались бы равнодушны? И разве в наш просвещённый век два образованных джентльмена не могут остаться каждый при своём мнении касательно вопросов политики? Ах, дорогой мой, ваши страстные тирады вызывают у меня улыбку. Так посудите, кто же из нас философ?

Сомерсет отличался очень терпимым характером и по природе своей был весьма склонен к софистике. Он в отчаянии всплеснул руками и сел в кресло, на которое ему указал заговорщик. Завтрак оказался превосходным, а «хозяин» – не только обаятельным человеком, но и в высшей степени интересным собеседником. Казалось, что он сильно истосковался по общению, и рассказал множество потрясающих фактов. Слушать его было одно удовольствие, к тому же по ходу его рассказов раскрывался его характер, и Сомерсет с течением времени не только избавился от дискомфорта своего щекотливого положения, но и начал относиться к заговорщику с каким-то странным расположением пополам с презрением. В любом случае он не мог заставить себя покинуть общество этого человека. Оказавшись в его компании, пусть даже сомнительной, он почувствовал себя птицей, попавшей в силки. Время шло час за часом, и он без труда позволил уговорить себя снова сесть за стол, не предпринимая ни малейшей попытки уйти, пока