Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля - Фанни ван де Грифт Стивенсон

Мне думается, что он говорил так надрывно, что женщина просто испугалась.

– Бедняга! – сочувственно произнесла она. – На вашем месте я бы пошла домой.

Она ушла, оставив его в полном недоумении, что же делать дальше.

«Домой, – горестно усмехнулся про себя Макгуайр. – Что за глупые шутки!» Какой дом может быть у него, жертвы благотворительности? Он подумал о своей старухе матери, о своей счастливой юности, о жутком грохоте взрыва, о том, что он, возможно, и не погибнет, но останется калекой, обречённым на невыносимые страдания, скорее всего слепым и наверняка – глухим. О, вы с такой лёгкостью говорили о полной опасностей жизни динамитчика! Но даже если ему удастся избежать гибели, представляли ли вы себе, что значит для цветущего сорокалетнего мужчины вдруг внезапно оглохнуть и никогда больше не услышать ни музыки жизни, ни голосов друзей, ни нежного шёпота любимой? Мы так легко относимся к страданиям других! Даже ваше жестокое правительство, воплощение зла, которое без колебаний охотится за патриотами, заполняет суды продажными присяжными, подкармливает наёмных палачей и сотнями ставит виселицы, не решится на такую жуткую казнь. Нет, не из-за добродетели или человеколюбия, а из-за страха того, что его деяния вызовут презрение и отвращение у добропорядочных обывателей.

Однако я отвлёкся. От воспоминаний о прошлом и горестных раздумий о будущем мысли Макгуайра вернулись к насущным проблемам настоящего. Как он попал туда? И самое главное: как долго он слонялся по улицам? Он достал часы и обнаружил, что прошло всего три минуты. Это казалось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Он взглянул на часы на церковной башне и убедился, что те спешат на четыре минуты по сравнению с его часами.

Из всех перенесённых им мук самыми тяжёлыми оказались душевные страдания. До самого недавнего времени у него был верный друг и советчик, которому он безгранично верил. Именно по его наказу он отмерил оставшиеся ему минуты жизни, по его напутственному слову он точно знал, когда идти на задание, когда избавиться от саквояжа и скрыться. К кому он мог обратиться теперь? Его часы отставали, но сильно ли они испортились? На сколько они могли отстать за полчаса? На пять минут, десять, пятнадцать? Он точно не знал; ему казалось, что минули годы с того часа, как он отправился на задание из Сент-Джеймского парка, так что взрыва можно было ждать в любую секунду.

В ожидании неминуемой катастрофы все его чувства словно замерли и на него навалилась такая усталость, словно он жил многие сотни лет. Здания и прохожие вдруг сделались крошечными, далёкими и яркими. Голоса большого города звучали в его ушах приглушённо, словно шорохи, и грохот промчавшегося кэба, который чуть не сбил его, показался ему шёпотом. Он как бы отдалился от самого себя и одновременно слышал свои шаги и шарканье ног согбенного дряхлого старика, которого ему было искренне жаль.

Пока он в таком состоянии шёл мимо Национальной галереи, Макгуайр вспомнил про поворот на Уитком-стрит, где ему, возможно, удалось бы незаметно избавиться от своего смертоносного груза. Туда он и отправился скорым шагом, словно паря над тротуаром, когда на углу заметил господина в сюртуке, с мрачным видом жевавшего соломинку. Макгуайр прошёл мимо и дважды пытался зайти за угол, но человек в сюртуке не отводил от него любопытного взгляда.

Ещё одна утраченная надежда на спасение. Макгуайр вышел из-за угла, сопровождаемый удивлённым взглядом господина в сюртуке. Он снова посмотрел на часы: у него оставалось четырнадцать минут. Его вдруг бросило в жар, и на пару секунд мир вокруг сделался кроваво-красным. После этого, безо всякого перехода, он снова полностью овладел собой, ощутив бодрость и душевный подъём, отчего ему захотелось петь и смеяться. Но всё это веселье было чисто внешним, внутри он чувствовал пустоту и ледяной холод.

– Мне всё равно, что станется с другими, и всем другим нет дела до меня, – промурлыкал он и рассмеялся, гладя на саквояж, чем вызвал удивлённые взгляды прохожих.

По телу вдруг разлилось какое-то тепло и благодушие. Что наша жизнь? Что есть он сам? Что есть Ирландия, наш изумрудный остров? Всё казалось таким мелким и ничтожным, когда он смотрел на саквояж. Он отдал бы несколько лет жизни, если бы они у него были, за стаканчик чего-нибудь крепкого, но время неумолимо летело, и ему пришлось отказать себе в этом последнем удовольствии.

На углу улицы Хеймаркет он довольно развязно кликнул кэб и велел кучеру отвезти его на одну из набережных. Как только экипаж тронулся, он спрятал саквояж под сиденье и снова достал часы. Он ехал пять бесконечных минут, и на каждом ухабе его душа уходила в пятки, однако он боялся выдать себя неожиданной сменой маршрута, что могло вызвать у кучера подозрения. Вместе с тем он хотел выиграть время, чтобы избавиться от саквояжа.

Наконец у лестницы, ведущей к набережной, он велел кучеру остановиться. И вылез из кэба – с лёгким сердцем! Макгуайр сунул руку в карман. Всё закончилось, он был спасён. Но кроме этого, он задумал эффектную акцию, ибо что может быть зрелищнее, чем взрыв кэба, несущегося по лондонской улице. Он пошарил в одном кармане, затем в другом. Его охватило неописуемое отчаяние; онемев, он уставился на кучера. В карманах не было ни гроша.

– Кажется, вы не в себе, – сказал кучер.

– Деньги потерял, – еле слышно ответил Макгуайр.

Кучер заглянул под сиденье.

– Похоже, вы чемоданчик забыли, – произнёс он.

Макгуайр в каком-то полузабытьи вытащил саквояж. Держа его в вытянутой руке, он внутренне съёжился и побледнел.

– Это не мой, – промямлил он. – Его, наверное, оставил предыдущий пассажир. Вам лучше отвезти его в участок.

– Слушайте, вы, – обозлился кучер, – кто здесь не в себе? Я? Или вы?

– Ну хорошо, хорошо! – вскричал Макгуайр. – Возьмите его как плату!

– Хорошенькое дело! – удивился кучер. – Ещё чего! А что у вас там? Откройте-ка, и давайте глянем.

– Нет-нет! – запротестовал Макгуайр. – Только не это! Это сюрприз, настоящий сюрприз для лучшего из кучеров.

– Ну вот что, – прорычал кучер, спрыгнув вниз и вплотную приблизившись к несчастному патриоту, – или вы платите, или садитесь и поедем в участок.

В этот критический момент Макгуайр заметил плотную фигуру мистера Годолла, табачника с Руперт-стрит, шедшего по набережной. Он был немного знаком с ним – покупал у него всякую мелочь. К тому же Макгуайр был наслышан о его либеральных взглядах. И в минуту