Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля - Фанни ван де Грифт Стивенсон

пьяным и весьма грубо толкнул человека с эспаньолкой, отчего тяжёлая сумка свалилась на пол. Внезапно побледнев, человек с бородкой выругался и мешком осел на коврик у лестницы. В тот же миг из-за перил на втором этаже показались головы больного постояльца и сиделки-ирландки. На их бледных лицах отчётливо читался испуг.

Никак не ожидавший подобной реакции, Сомерсет замер, в то время как человек с эспаньолкой ухватился за перила и, то и дело поминая Святое семейство, поднялся на ноги.

– Господи, что с вами? – ахнул молодой человек, когда вновь обрёл дар речи.

– У вас не найдётся коньяку? – спросил человек с бородкой. – Мне плохо.

Сомерсет плеснул в рюмку немного живительной жидкости и подал человеку с эспаньолкой. Тот, окончательно придя в себя, принялся рассыпаться в извинениях. Причиной всего, по его словам, была хроническая лихорадка. После этого он взмокшими и трясущимися руками осторожно взвалил на плечо свою ношу и вышел на улицу.

Сомерсет отправился спать, но сон не шёл. Ему не давала покоя навязчивая мысль: что же там, в дорожной сумке? Краденые вещи? Мёртвое тело? Или – он рывком сел на постели – адская машина? Он твёрдо решил узнать ответы на свои вопросы и с рассветом устроился у окна столовой, внимательно присматриваясь и прислушиваясь ко всему происходившему вокруг.

Томительно тянулись часы. Внутри дома ничего особенного не происходило. Снаружи отмечались лишь частые «челночные» походы сиделки за угол и обратно, и ближе к полудню у неё начали заплетаться и язык, и ноги. Однако в самом начале седьмого вечера из-за угла появилась хорошенькая и элегантно одетая молодая дама, которая остановилась в отдалении и некоторое время разглядывала фасад особняка, часто при этом вздыхая. Она не в первый раз проделывала сей странный ритуал, и молодому человеку неоднократно предоставлялась возможность оценить её изящную фигуру и дивные глаза. Он обрадовался её появлению и придвинулся к окну, чтобы получше рассмотреть её. Каково же было его удивление, когда она, словно сделав над собой какое-то усилие, направилась к дому, взбежала по ступенькам и осторожно постучала в дверь! Сомерсет бросился вниз, надеясь опередить сиделку, которая, скорее всего, задремала, чтобы иметь удовольствие лично встретить прекрасную незнакомку.

Она спросила мистера Джонса, а затем без какого-либо перехода справилась у молодого человека, является ли он владельцем дома, после чего продолжила, как ему показалось, с улыбкой:

– Поскольку если это так, я хотела бы посмотреть другие комнаты.

Сомерсет ответил, что он обязался больше не брать квартирантов, однако она уверила его, что в данном случае это не имеет значения, поскольку она наводит справки от имени друзей мистера Джонса.

– Поэтому, – продолжила она, внезапно направившись к двери столовой, – начнём отсюда.

Сомерсет не успел преградить ей путь, хотя, возможно, у него не хватило на это духу.

– Ах! – воскликнула она. – Как здесь всё изменилось!

– Сударыня, – обратился к ней молодой человек, – после того как вы сюда вошли, я имею полное право заявить то же самое.

Она отреагировала на сей весьма сомнительный комплимент, скромно потупив взор, и, изящно приподняв подол платья, осмотрела обе комнаты, то улыбаясь, то вздыхая. Когда она пристально рассматривала оба рекламных «шедевра», глаза её вспыхнули, на щеках выступил румянец, и она выразила своё восхищение ими несколько взволнованным тоном. Ей очень понравился альпинарий, а в спальне, куда молодой человек всеми силами старался её не пустить, она чуть не захлопала в ладоши.

– Как всё просто и по-мужски! – воскликнула она. – Ни следа изнеженности и прилизанности, не свойственных настоящим мужчинам!

Не успел он ответить, как она заявила ему, что прекрасно знает, куда идти дальше, и не станет более его утруждать. Одарив его лучезарной улыбкой, она поднялась по лестнице на второй этаж.

У мистера Джонса молодая особа пробыла больше часа, и, когда уже совсем стемнело, они вдвоём вышли из дома. Впервые с того дня, как в особняке поселился квартирант, в огромном здании не оказалось никого, кроме Сомерсета и вдовы-ирландки. Выждав некоторое время, он поднялся по ступенькам и позвал её. Она тотчас же вышла, всё время виновато улыбаясь и кивая головой. Когда же молодой человек учтиво пригласил её посмотреть его живописные работы, она тут же ответила, что с превеликим её удовольствием, поскольку она хоть и никогда не переступала порог хозяйской половины, однако часто любовалась картинами сквозь приоткрытую дверь. Когда она вошла в столовую, вид бутылки и двух бокалов вдохновил её на самые восторженные отзывы, и, как только она посмотрела и расхвалила все картины, она легко дала себя уговорить пропустить стаканчик с их гениальным автором.

– Премного вам благодарна, – сказала она. – Ведь так приятно в этом жутком доме встретить джентльмена вроде вас, благородного и обходительного, к тому же художника.

Перерыв между первым и вторым стаканчиком оказался совсем коротким, третий же избавил Сомерсета от формальной необходимости составить ей компанию, а что касается четвёртого, то она его попросила сама.

– Ибо говорю как на духу, – возвестила она, – на сухую жизнь не в жизнь среди всех этих часов и вонючих стекляшек. Да вы сами видели, что даже Макгуайр попросил промочить горло. И даже «сам», когда его доведут до ручки, уж на что кроток, как дитя, а и то попросит стаканчик. Покорнейше благодарю, что поднесли, а то совсем невмоготу.

После этого она предалась слезливым воспоминаниям о своём покойном муже, не оставившем ей ни гроша. Чуть позже она заявила, что её зовёт «сам», встала, сделала один нетвёрдый шаг, после чего осела на пол рядом с альпинарием и громко захрапела, прислонившись щекой к панцирю омара.

Сомерсет тотчас взбежал на второй этаж и открыл двери в гостиную, ярко освещённую несколькими лампами. Это была очень просторная комната, выходящая на площадь тремя высокими окнами и соединявшаяся с соседним помещением широкими раздвижными дверями. Стены её украшали аквамариновые обои, а мягкая мебель была выдержана в пастельно-голубых тонах. Почти всю стену занимал камин, отделанный разноцветным мрамором. Такой гостиную Сомерсет запомнил при своём первом посещении, теперь же там изменилось почти всё. Мебель накрыли ситцем с пасторальным рисунком, обои сменили свой цвет на ревеневый, к ним добавились семь бутафорских окон с портьерами. Сомерсету показалось, что он попал в соседний дом, не выходя на улицу. Обозрев эти разительные перемены в обстановке, молодой человек вскоре обратил внимание на множество разнообразных предметов, буквально усеивавших пол. Там валялись детали разобранных пистолетов, часы и часовые механизмы в различных стадиях сборки (некоторые из них деловито тикали), великое множество оплетённых бутылей, пузырьков и колб. Отдельно стояли верстак и