Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля - Фанни ван де Грифт Стивенсон

– Ну, тогда пятьдесят, – предложил Сомерсет.

Лицо импозантного джентльмена выразило удивление.

– Вы как-то странно уступчивы в своих требованиях, – заметил он. – Что, если я продолжу вашу прогрессию деления и предложу двадцать пять?

– Договорились! – вскричал Сомерсет и несколько смущённо добавил: – Только без пансиона.

– Вот как? – спросил незнакомец, глядя на него со всё более растущим удивлением. – Значит, без доплат?

– Н-нуда, – выдавил из себя домовладелец.

– Но с обслугой? – не унимался визитёр.

– С обслугой?! – вскричал Сомерсет. – Вы хотите сказать, что я должен выносить за вами ночную вазу?

Визитёр посмотрел на него с неподдельным интересом и в то же время с сочувствием.

– Дорогой мой, – произнёс он, – послушайте доброго совета и закрывайте своё предприятие.

С этими словами он надел шляпу и удалился.

Столь неожиданное разочарование подействовало на «гения живописи», словно ледяной душ, и он с величайшими мучениями начал расставаться с радужными иллюзиями. Одно за другим его творения исчезли с всеобщего обозрения и сделались элементами убранства столовой. На смену им пришла копия первого скромного объявления, куда он добавил написанное крупными буквами словосочетание «Без обслуги». Одновременно с этим он впал в некое уныние, граничащее с меланхолией, вызванное провалом его предприятия, неудачно закончившимися переговорами с визитёром, а также полной слепотой и невежеством местной публики касательно его живописных опытов.

Примерно неделю спустя он вновь с удивлением услышал настойчивый стук в дверь. Джентльмен, похожий на иностранца, с военной выправкой, чисто выбритый и в мягкой шляпе на голове, в самых учтивых выражениях испросил разрешения посмотреть комнаты. По его словам, его друг, джентльмен, обладавший слабым здоровьем, хотел бы поселиться в тихом и уединённом уголке, где не было бы шума и суеты обычного доходного дома.

– Именно этим, – закончил он, – ваше объявление и заинтересовало меня. Я сразу решил, что мистеру Джонсу здесь понравится. А вы, сударь, чем занимаетесь? – спросил визитёр, впившись в Сомерсета острым взглядом.

– Я художник, – непринуждённо ответил молодой человек.

– А это, – заключил гость, заглянув в приоткрытую дверь столовой, – ваши работы. Весьма, весьма интересно.

И он снова посмотрел на молодого человека испытывающим взглядом.

Сомерсет, смущённо покраснев, поспешно предложил посетителю подняться наверх и осмотреть остальные комнаты.

– Прекрасно! – воскликнул незнакомец, выглянув из окна на втором этаже. – Там что-то вроде конюшен, да? Замечательно! Ну-с, сударь, вот мои условия. Мой друг займёт этаж с гостиной, спать он будет в дальней гостиной. За ним будет ухаживать его сиделка, вдова-ирландка, которая обоснуется в мансарде. Он будет платить вам ровно десять долларов в неделю, а вы, в свою очередь, не станете селить других жильцов. Мне кажется, это по-божески.

Сомерсет едва нашёл слова, чтобы выразить свою радость и благодарность.

– Ну вот и договорились, – улыбнулся визитёр. – Чтобы избавить вас от лишних хлопот, с моим другом приедут несколько человек, чтобы сделать необходимые перестановки. Ваш будущий квартирант любит уединение, сударь. Гости к нему приходят нечасто, а сам он редко выходит из дома, разве что поздно вечером.

– За всё время пребывания в этом доме, – согласился Сомерсет, – я сам редко выходил на улицу. Разве что за пивом и иногда по вечерам. Ведь у мужчины, – добавил он, – должны быть какие-то развлечения.

После того как они условились о времени прибытия нового жильца, визитёр откланялся. Сомерсет же принялся переводить сумму в долларах в британские деньги. Результат вычислений вызвал у него изумление и отвращение. Но было уже слишком поздно, и ему оставалось только смириться со свершившимся фактом. Он ожидал прибытия своего квартиранта, стараясь различными математическими ухищрениями получить более выгодное соотношение доллара к фунту. С наступлением сумерек его растущее нетерпение заставило Сомерсета выйти на балкон. Наступил вечер, тёплый и безветренный, зажглись фонари, и сквозь пышные кроны деревьев тут и там светились тёплые окна на другой стороне площади, навевая мысли о крахмальных скатертях, коллекционных винах и радушном гостеприимстве. В небе уже засияли звёзды, когда молодой человек заметил три огромных фургона, поворачивавших вдоль садовой ограды и направлявшихся к особняку. Они были доверху нагружены громоздкими сундуками и двигались столь медленно, что Сомерсета стали обуревать самые мрачные мысли касательно недугов будущего квартиранта.

Когда он открыл дверь, фургоны уже стояли на краю тротуара, а из первых двух вышли мужчины с военной выправкой в сопровождении двух крепко сбитых привратников. Они тотчас проследовали в дом и принялись там хозяйничать. Отказавшись от помощи Сомерсета, они затащили внутрь множество ящиков и сундуков, после чего извлекли из фургона и перенесли в дальнюю гостиную кровать нового постояльца. Лишь когда прекратились шум и суета и все приготовления были закончены, из третьей повозки вышел высокий, грузный и широкоплечий джентльмен, опиравшийся о плечо женщины в трауре. На нём была широкая накидка, перехваченная сверху цветастым шарфом.

Сомерсет едва успел разглядеть его, как тот скрылся в дальней гостиной. Разгружавшие фургоны мужчины уехали, и в доме воцарилась тишина. Если бы около половины одиннадцатого не появилась сиделка и не спросила с сильным ирландским акцентом, есть ли здесь поблизости приличный паб, Сомерсет вполне бы мог подумать, что он по-прежнему находится один в этом огромном особняке.

Шли дни, но молодой человек не слышал и не видел своего таинственного квартиранта. Двери гостиной никогда не открывались, и, хотя Сомерсет слышал наверху шум шагов, высокий джентльмен не выходил из своих апартаментов. Гости к нему действительно приезжали – иногда в сумерках, иногда в полночный или предрассветный час. Все они казались Сомерсету не внушавшими доверия. Их объединяла атмосфера некоего страха и таинственности, все они отличались излишней словоохотливостью и явно чувствовали себя не в своей тарелке. Даже тот джентльмен с военной выправкой при ближайшем рассмотрении оказался вовсе не джентльменом. Что же касается врача, навещавшего больного, то его манеры красноречиво свидетельствовали о том, что к университету он даже не приближался. Сиделка также не относилась к идеальному типу соседки. После её появления в доме объём виски в бутылке Сомерсета уменьшался с завидным постоянством, и, хотя эта женщина не отличалась общительностью, временами она становилась несносно фамильярной. Когда Сомерсет справился о здоровье её подопечного, она скорбно покачала головой и объявила, что бедняга совсем плох.

И всё же Сомерсет с каждым днём всё больше утверждался во мнении, что его недовольство вызвано куда более вескими причинами, нежели простой дискомфорт. Непрезентабельного вида гости, странный шум, доносившийся из гостиной посреди ночи, неряшливое обращение и несносное поведение сиделки, полное отсутствие какой-либо переписки, абсолютное затворничество самого мистера Джонса, которого Сомерсет не смог бы опознать даже под присягой в суде, – все это вызывало у молодого человека серьезные