Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля - Фанни ван де Грифт Стивенсон

над умиравшим юношей. Я, разумеется, понятия не имела, чем он попытался отравиться, и мне пришлось воспользоваться всеми подручными противоядиями. Там были оливковое масло и уксус, поскольку принц оказал молодому человеку честь, сделав для него один из своих знаменитых салатов. Я по очереди испробовала примерно по полпинты каждого, но безрезультатно. Потом я пыталась влить в него горячий кофе, которого оказалось чуть больше кварты.

– У вас есть молоко? – спросила я.

– Боюсь, сударыня, что молока нет, – ответил принц.

– Тогда соль, – решила я. – Соль тоже отвлекающее. Давайте соль.

– Быть может, ещё и горчицу? – спросил его высочество, подавая мне небольшой поднос с приправами.

– Прекрасная мысль! – воскликнула я. – Разведите мне с пол пинты горчицы, да пожиже.

То ли из-за соли, то ли из-за горчицы, то ли из-за сочетания всех отвлекающих веществ, но после принудительного их вливания беднягу наконец-то вырвало.

– Вот так! – торжествующе воскликнула я. – Мне удалось спасти кому-то жизнь!

– И всё же, сударыня, – засомневался принц, – ваше милосердие может оказаться хорошо скрываемой жестокостью. Когда, возможно, утеряна честь, излишне продлевать жизнь.

– Ваше высочество, если бы ваша жизнь была столь же переменчива, сколь моя, – возразила я, – вы бы придерживались иного мнения. Я же считаю, что, каким бы ударам судьбы мы ни подвергались, всегда надо надеяться на лучшее завтра.

– Это слова истинной леди, сударыня, – кивнул принц, – ибо вы говорите сущую правду. Однако к мужчинам всё это применимо в гораздо меньшей степени, и достойное поведение с их стороны воспринимается настолько естественно, что малейшее отклонение от неких канонов ставит их на грань бесчестия. Однако позвольте мне повторить свой вопрос, даже если я покажусь вам невежливым, и вновь спросить вас: кто вы и чем я обязан вашему присутствию здесь?

– Я владелица дома, где мы находимся, – ответила я.

– И всё же я озадачен вашим присутствием, – признался принц.

Но в этот самый момент часы на камине начали бить двенадцать, и молодой человек, до этого лежавший неподвижно, вдруг приподнялся на локте. Лицо его исказилось такой гримасой ужаса и отчаяния, какой я ни разу в жизни не видела. Он жалобно вскричал:

– Уже полночь! О Боже милосердный!

Мы стояли словно громом поражённые, пока часы отбивали удары, и остались недвижимы, когда им стали вторить часы на лондонских башнях. Не успел до нас донестись второй гулкий раскат Биг Бена, как в доме раздался громкий хлопок. Принц было метнулся к двери, но я успела остановить его.

– У вас есть оружие? – спросила я.

– Нет, – ответил он. – Спасибо, кстати, что напомнили. Возьму кочергу.

– У того, что внизу, два револьвера, – сказала я. – Вы справитесь с ним при таком раскладе сил?

Он остановился, словно засомневавшись.

– И тем не менее, сударыня, – возразил он. – Мы должны знать, что же всё-таки произошло.

– Нет! – вскричала я. – Что я такое слышу? Мне это не менее интересно, чем вам, однако не лучше ли вызвать полицию? Или если ваше высочество боится скандала, то кого-то из ваших слуг.

– О нет, сударыня, – ответил он с улыбкой. – Я удивлён, несмотря на всё ваше мужество. Неужели я пошлю кого-то туда, куда сам боюсь сунуться?

– Вы совершенно правы, – согласилась я. – Признаю свою ошибку. Идёмте же, а я возьму свечу.

Вдвоём мы спустились на первый этаж. В руках он держал кочергу, а я освещала нам путь. Мы добрались до буфетной и открыли дверь. В какой-то мере я приготовилась к тому, что может предстать перед нашими глазами. Я надеялась увидеть мёртвого злоумышленника, но такого жуткого и страшного самоубийства я и вообразить себе не могла. Принц, сумевший сохранить хладнокровие, с присущей ему учтивостью проводил меня обратно в столовую.

Там мы увидели нашего беднягу, хоть и смертельно бледного, но почти пришедшего в себя и устроившегося на стуле. Он протянул к нам руки, словно умоляя об ответе.

– Он мёртв, – произнёс принц.

– Увы! – вскричал молодой человек. – А ведь умереть должен был я! Что делать мне, покрытому бесчестием, когда мой верный товарищ, воплощённая преданность, хотя его и можно во многом обвинить, по собственной воле заплатил жизнью за невольную ошибку? Ах, сударь, и вы, сударыня, без вашей незваной помощи я бы давно избавился от угрызений совести! Теперь же перед вами жертва своих ошибок и добродетелей. С младых ногтей я ненавидел всякую несправедливость. Я не мог спокойно взирать на страдания голодных и обездоленных, и кусок всякий раз застревал у меня в горле, когда я думал об их горькой участи. Что было в том дурного и низкого? Взгляните, до чего меня довели исполненные благородства мысли! Год за годом пламенное желание облегчить участь бедняков одолевало меня всё больше. Стоило ли верить в монархов? Стоило ли надеяться на толстосумов, купающихся в роскоши? Я изучал историю и видел её поступь. Я убедился в том, что наш правитель порочен, труслив и непроходимо туп. Я воочию видел, как он раболепно пресмыкается перед высшими и нагло попирает низших. Я уверился в том, что его тупость станет причиной его падения, что дни его сочтены. Но как я мог спокойно ждать, как я мог позволить, чтобы бедняки по-прежнему прозябали в нищете? Увы, ваше высочество, снедаемый благородным нетерпением, я оказался среди врагов несправедливого и обречённого общества. Движимый вполне гуманными мотивами, я связал себя священной клятвой.

Эта клятва перевернула всю мою жизнь. Ради грядущего освобождения человечества я пожертвовал собственной свободой. Я подчинялся суровой дисциплине, и вскоре мои частые и долгие отлучки вызвали гнев моего отца, который выгнал меня из дома. Мне пришлось разорвать помолвку с чудной девушкой, поскольку ей надоели мои отговорки, а я не мог посвятить во все свои тайны это чистое и невинное создание. И вот я оказался среди заговорщиков. Увы, с течением лет я расстался с иллюзиями. Окружённый неистовыми фанатиками, слепо верившими в революцию, я день ото дня наблюдал, как растёт их непоколебимая и отчаянная решимость. С другой стороны, я видел, как с завидным постоянством рушится моя вера в былые идеалы. Я пожертвовал всем ради дела, в которое искренне верил, и с каждым днём меня всё больше мучили сомнения, достигнем ли мы поставленной цели. Общество, которому мы себя противопоставили, было ужасным, но в своей борьбе с ним мы использовали не менее страшные методы.

Я не стану подробно распространяться о своих злоключениях. Вам совсем неинтересно знать, как моё сердце наполнялось горечью и упрекало меня за ложную гордыню и тщеславие, когда я видел свободных и счастливых молодых людей,