Проклятие Желтого императора - Юнь Хуянь

высокомерном и мрачном взгляде часто читалось такое отношение к людям: жизнь, смерть, болезни, страдания… то, что невозможно изменить, и не нужно менять, точь-в-точь как его широкую клетчатую рубашку и бесформенный силуэт. Он словно был абсолютно равнодушен к судьбе, которая уготовила ему нищее существование… И столько лет спустя после окончания университета на нем все еще была та самая клетчатая рубашка, правда, манжеты ее обтрепались в лохмотья.

Друзья, встретившиеся после долгой разлуки, купили в маленьком магазинчике несколько бутылок пива, присели на уличную скамейку и завели разговор. Сначала обсудили новости о своих общих университетских знакомых, потом, когда алкоголь развязал языки, Яо Юань снова задал тот же вопрос:

– А ты как здесь оказался?

Хуан Цзинфэн быстро сделал большой глоток и вдруг со злобой громко сказал:

– А если не здесь, то где я должен быть? Мне некуда идти!

Несколько случайных прохожих в испуге отшатнулись в сторону и, ускорив шаг, поспешили отойти подальше. Яо Юань поспешил успокоить товарища:

– Не нервничай, расскажи по порядку.

– Разве я мог найти работу сразу после университета? Сначала я не сдавался, все продолжал искать, но в городе у меня не было ни кола ни двора, профессию я тоже получил такую непопулярную и никому не нужную, что дальше просто некуда. И, стиснув зубы, я взял с собой Гао Ся и вернулся домой. Наша деревня – настоящее захолустье, люди живут там очень бедно, но зато какой там чистый воздух, какая кристальная вода! Воткнешь в землю корешок, а он уже зеленеет, вдохнешь воздух, а он аж сладкий! Я думал, вернусь, возьму подряд на фруктовый сад, соберу урожай, поеду в город продавать, заработаю немного денег. Но Гао Ся меня огорошила, сказала, что дорога, ведущая из нашей деревни, испорчена и завалена, как отвозить-то? Я ей сказал, хочешь оставаться в городе – оставайся, а я все равно возвращаюсь. Она вцепилась в мою руку и кричала полдня; она всегда так, всегда мне уступает, уступает во всем…

Хуан Цзинфэн на мгновение замолчал.

– Кто же знал, что, когда мы сойдем с поезда и направимся к дому, вдруг увидим, что дорогу починили. Она стала широкой, но на ней по-прежнему остались ухабы; сверху была уложена какая-то вязкая черная штука. Я еще не понял, что случилось; а когда мы уже подходили к деревне, услышал взрывы, прямо земля тряслась и горы качались. Нам навстречу с грохотом ехали грузовики, а в них горы угля. Я как взглянул, так в глазах потемнело.

Хуан Цзинфэн сделал еще глоток, затем продолжил:

– Только когда до дома дошел, узнал, что из-за незаконной добычи угля под деревней вырыли шахты, дома покосились, стены сплошь пошли трещинами, вода ушла из колодцев. Теперь там только черная мокрая грязь, даже не ясно, можно ли в нашей деревне жить, не то что про фруктовый сад думать. А с этой добычей угля никто не смеет и связываться. Я сначала, конечно, разозлился, вместе с еще несколькими парнями мы организовали отряд для защиты деревни. Пошли драться с теми людьми в шахте, но не прошло и получаса, как нас задержали и посадили на три месяца… Знаешь, Яо Юань, все четыре года в университете я все покорно терпел. Как бы мне ни было неприятно, я внешне никак этого не показывал. Но когда я вернулся домой, я обнаружил, что в городе у меня не было своего угла, а дома мне даже негде поставить ногу. Если не бороться, тогда точно конец… – В глазах Хуан Цзинфэна вспыхнули красные огни. – Я твердо решил, как только выйду из деревни, сразу пойду к начальству, если не помогут в уезде – буду жаловаться в город, не помогут в городе – буду жаловаться руководству провинции. Юй Гун передвинул горы, и я верил, что мне удастся найти на них управу![67]

Он резким движением запрокинул голову и отхлебнул из бутылки, его кадык долго ходил вверх-вниз по шее, большой глоток пива с бурлением прокатился по пищеводу. Хуан Цзинфэн вытер рот и замолчал. Когда огонь в его глазах постепенно померк, он продолжил:

– В тот день, когда меня освободили, Гао Ся пришла меня встретить. Глаза ее покраснели, и я подумал, что она переживала из-за меня. По дороге я спросил, как дела у нее дома, но она ничего не ответила. Уже перед въездом в деревню она попросила водителя остановиться возле оврага, позвала меня выйти вместе с ней. Я не знал, в чем дело, но пошел. Была поздняя осень, весь овраг доверху засыпало листьями, мы с трудом шли. И вдруг увидели несколько свежих могил. Не знаю почему, но ноги у меня подкосились, и я упал на землю. Гао Ся заплакала и, показав на могилы, прошептала: «Здесь вся твоя семья…»

– Что?! – не смог сдержать крик Яо Юань.

Рот Хуан Цзинфэна свела судорога, рука, в которой он держал бутылку, задрожала.

– Однажды ночью, когда в горах опять взрывали, больше десятка домов в деревне разом обрушились. Вся моя семья погибла, никому не удалось спастись…

Глаза Яо Юаня округлились от ужаса.

– Если бы я как всегда – с самого начала и в университете – только и мог, что сокращать мышцы и передвигать кости, покорно снося все обиды, возможно, когда с моей семьей произошло несчастье, я бы умер вместе с ними. Но теперь их больше нет, остался только я. И это мне наказание, самое страшное наказание. Я хотел убить себя, но потом понял, что я и так ничего больше не чувствую, даже не знаю, жив я или уже умер. Я подумал, что не должен убивать себя. Самоубийство для мертвеца – абсолютно лишнее дело.

Холодный и прозрачный лунный свет просачивался сквозь редкие ветви деревьев и падал на лицо Хуан Цзинфэна, и его и без того бледная кожа теперь казалась покрытой слоем льда. Яо Юаню стало не по себе.

– Мы с Гао Ся сняли комнату в подвале, каждый нашел работу… – Когда Хуан Цзинфэн сказал это, Яо Юань его прервал:

– А какую работу?

Хуан Цзинфэн помедлил, потом произнес:

– Рабочим в морге… Ты ведь не боишься? Не боишься, ну и хорошо, я совсем не боюсь. Я себя уже считаю мертвым, а мертвые ничего не боятся… Вот сегодня вечером у меня ночная смена, мне нравится работать по ночам.

– Ты в какой больнице работаешь?

– Первая городская.

– Здесь рядом, пойдем, пройдемся вместе, – позвал, поднимаясь, Яо Юань. – Как дела у Гао Ся?

– Все в порядке. – Хуан Цзинфэн тоже поднялся, и