Медвежий край - Дарья Андреевна Кузнецова

и жулик. Больше всего он напоминал недоверчивого и колючего мальчишку-беспризорника, которому повезло попасть в достаточно твёрдые, заботливые руки неравнодушного человека. А теперь вот дорогой человек умер, и сказывается это не лучшим образом.

Проверяя предположение, Антонина заговорила о неоконченном благом начинании Лаврентьева – проведении электричества в больницу, а ещё поделилась мечтой раздобыть сюда настоящий водонагреватель, которая сейчас уже не казалась столь несбыточной.

Артём заметно оживился, загорелся даже, в глазах появился блеск, расправились плечи и поднялся подбородок, и это вселяло надежду на лучшее. Фельдшер прекрасно знал, что ещё хотел сделать Лаврентьев, что успел сделать, а что успело за этот год прийти в негодность. Вскоре он раздобыл короткий карандаш и тетрадь, и планы начали систематизироваться на бумаге его на редкость паршивым, словно у курицы, а не хорошего врача, почерком. Но не переучивать же его! Тем более свои каракули Томский разбирал уверенно.

Глава 7

К’ыркургын мэлевичгын аптекак. —

«Купите лекарство в аптеке»

(чукотск.)

Семья Верхова жила неплохо, а для Ново-Мариинска – и вовсе отлично, они занимали четыре комнаты на третьем этаже над почтой. В этом доме, к постыдной, но неодолимой зависти Бересклет, имелось электрическое освещение, общее отопление в холодные времена года, ватерклозет и водопровод, который нередко ломался и, случалось, замерзал зимой, но чаще всего работал.

Здесь снова, как в доме Оленева, почудилось, что за окнами – не чуждая загадочная тундра, а родной и знакомый Петроград, притом благодарить за это стоило в первую очередь усилия хозяйки, а не городские удобства. Кругом царили чистота, порядок и тот особенный строгий уют, к которому Антонина привыкла у себя дома, так что этот визит доставил ей удовольствие уже хотя бы только возможностью погрузиться в прекрасную атмосферу и полюбоваться чудесной гостиной.

Мебель основательная, без изысков, но аккуратная и в безупречном порядке – низкий диван и несколько кресел, стол и венские стулья вокруг него, буфет и небольшой дамский письменный столик в углу, попиравший ножками огромную шкуру белого медведя, которая удивительным образом выглядела здесь уместной и не портила впечатления: диковинный штрих, придающий убранству изюминку. Круглый стол у подоконника укрывала изящная кружевная скатерть с кистями, нежный серебристый тюль на окнах отделял окружающий мир дрожащей дымкой и помогал обманываться. Его обрамляли зелёные шторы с лёгким ламбрекеном, в тон им – бахромчатые абажуры на люстре и настольной лампе и диванные подушки, шитые серебром. Приглядевшись, Бересклет поняла, что всё это сделано из одной и той же ткани, наверное, руками Веры Верховой.

А ещё здесь было множество растений, большинство из которых – тропические, невесть каким образом благополучно добравшиеся до города, и все без исключения чувствовали себя прекрасно, не беспокоясь о чуждом климате.

Сама Вера выглядела не просто хозяйкой, а неотделимой частью обстановки. Убранные в высокий пучок русые волосы с лёгкой проседью и рыжим отблеском, тёмно-бордовая юбка и закрытая блуза по моде конца прошлого столетия, на плечах – светло-серая пуховая шаль. Худенькая, с узким лицом и тенями под глазами, с тонкими бледными пальцами и лиловыми запястьями, Верхова имела вид болезненный, почти чахоточный и пугала бы им, напоминая привидение, если бы не тёплый, чистый взгляд голубых глаз и ласковая, очень живая улыбка, которая стирала с её лица морщинки и делала его лет на двадцать моложе. Она жила, кажется, назло собственной слабости и уязвимости, и Антонина испытала рядом с ней неожиданную робость и даже отголоски стыда за то, с каким малодушием месяц назад сама встретилась с этой землёй.

Вера искренне обрадовалась гостье и отказалась разговаривать о книгах и любых других делах, не напоив чаем, а вместе с ней за стол села и вся небольшая семья, включая сына. Двенадцатилетний Александр был удивительно похож на мать – те же глаза, та же улыбка, – но, выросший в этих местах и привычный к ним с раннего детства, казался куда крепче. Худой и нескладный, угловатый, невысокий, он, однако, выглядел очень живым и любознательным ребёнком. И хотя воспитание не позволяло вмешиваться в разговор взрослых, на Антонину он поглядывал с явным любопытством и то и дело порывался что-то спросить, но одёргивал себя.

Разговор шёл светский. Вера интересовалась, как устроилась Антонина, расспрашивала о семье, рассказывала что-то незначительное о городе и о себе. Поддерживал беседу и Эдуард, больше увлечённый своими нынешними и бывшими учениками.

– Очень хорошие ребята здесь, отзывчивые, – рассуждал он. – Я потому никогда и ни на что не променяю Ново-Мариинск. Всё же верно говорят: чем сложнее климат, тем лучше и душевнее люди.

– А откуда вы сюда переехали?

– Из Хабаровска, – тихо проговорила Вера, лоб которой пересекла тонкая вертикальная морщинка, а взгляд опустился к стоящей на столе чашке. – Там тоже сложная погода, но совсем другие краски. И зима не такая долгая… – Губы её тронула лёгкая улыбка. – Вам ещё предстоит с ней познакомиться.

– Да, здешняя зима – это нечто невероятное! – вдохновенно подхватил Эдуард. – Лиман замерзает целиком, и на ту сторону вместо катера добираются на нартах, это такие местные сани. Очень интересное зрелище, особенно когда приезжают чукчи из береговых, на собаках. Необычные у них псы, таких в городе не увидишь. По ним не поймёшь, дикие они или домашние. У покойного Оленева сука как раз из аборигенных, но уже ручная совсем, конечно.

На этих словах мальчик особенно тревожно вскинулся, с надеждой посмотрел на родителей.

– Что случилось? – тихо обратилась к нему мама.

– А что будет с Княгиней? И её щенками?

– Не знаю, милый, – неуверенно улыбнулась Вера.

– Не пропадут, не волнуйся, отец у них тоже хороший, чукчи разберут, – отмахнулся Эдуард, и мальчик молча опустил взгляд.

– Ты любишь собак? – спросила Антонина.

– Очень, – тихо признался Саша. – Особенно Кнопку. Она с чёрным пятнышком на носу. Её… – добавил совсем неслышно и осёкся.

– Александр, ну что ты мямлишь? – мягко укорил его отец. – Раз заговорил – то уж заканчивай.

– Нет, ничего, – насупился тот.

– Вот, попробуйте ещё пирог, он с местной брусникой. Ягода здесь хорошая, хотя мне ужасно не хватает лимонника… Вы не пробовали? Он очень необычный. Зато голубики здесь полно…

В таком духе разговор продолжался около получаса, оставив у гостьи странное, давящее и неприятное чувство, которое сейчас не было времени анализировать. После чая Верхов проводил Антонину в кабинет, указал на полки, которые занимали нужные книги, и, извинившись, оставил одну.

Кабинет был откровенно мужским, притом принадлежал мужчине явно невзыскательному, а хозяйка если и заходила сюда, то лишь смахнуть пыль. Простые тонкие шторы бледно-синего цвета, вдоль стен – шкафы с глухими дверцами. Заставленный большой стол накрывало серое полотнище, очерчивая местами причудливые, а местами – вполне узнаваемые очертания лабораторных приспособлений. Бересклет с трудом одолела любопытство, подзуживавшее заглянуть под покров, и постаралась сосредоточиться на книгах. Достала одну, вторую…

– Извините, сударыня. – Тихий голос хозяйского сына отвлёк Антонину почти сразу. Мальчик шагнул в кабинет, напряжённо прислушиваясь и то и дело оглядываясь назад, в коридор. – Можно мне спросить?

– Спрашивай конечно, – приветливо улыбнулась Антонина. – Мне кажется, ты и за столом хотел, да? Не только про собак?

– Как себя чувствует Андрей Ильич? Он выживет? – В глазах и голосе было столько искренней, отчаянной надежды, что Антонина в первое мгновение растерялась. – Семён Семёнович говорил, что это очень страшный яд, смертельно опасный.

– Шансы велики, – не стала она врать, но постаралась обнадёжить. – Яд действительно опасный, но он не