Под зонтом Аделаиды - Ромен Пуэртолас

А замок и вовсе выглядел раскуроченным, будто его не раз взламывали. Успокоиться мне все это отнюдь не помогло, тем не менее я набралась храбрости и постучала еще раз посильнее.

Дверь мне открыла дородная дама с очень светлыми волосами и фарфорово-бледным лицом, я мгновенно узнала в ней ту загадочную женщину, которую искала, хотя раньше ни разу не видела ее во плоти [плоти, надо сказать, было с избытком), только на черно-белой фотографии в окружении толпы. Передо мной стояла Аделаида Кристен, и я испытала огромное облегчение, приправленное капелькой тревоги.

Она заговорила со мной по-немецки, но я прервала ее жестом и представилась на своем языке. А когда Аделаида снова обратилась ко мне на своем, я поняла, что задача будет не такой простой, как мне казалось.

– Вы не знаете французского? – озадаченно уточнила я.

– Франсуськи – найн, – отозвалась она.

– Но вы же несколько месяцев проработали во Франции, в городе М.!

– Ах, М.! – воскликнула она и заулыбалась. – Es ist eine so schöne Stadt! Sie sind aus M.? Kommen Sie bitte herein![15]

Аделаида отступила на шаг, и я догадалась, что она приглашает меня войти – на мой взгляд, это было весьма любезно с ее стороны и совершенно неблагоразумно, учитывая, что она понятия не имела о моих намерениях. Я, тем не менее, вошла, подумав, что придется упростить изначальный план, поскольку воплотить в жизнь придуманный мною разговор будет невозможно.

Хозяйка проводила меня в гостиную, заставила сесть на диван и куда-то исчезла. Вернулась она через минуту с кофейником и двумя чашками на подносе:

– Möchten Sie?[16]

– Да, спасибо.

Я не большая любительница кофе, но мне пришло в голову, что совместное кофепитие поможет установить душевную атмосферу, в которой общение пойдет более гладко.

Она налила мне полную чашку, себе тоже, уселась напротив в кресло с кружевной накидкой и сделала несколько глотков, поглядывая на меня поверх чашки. Я догадалась, что она ждет, когда же я расскажу ей о цели своего визита. Это была моя прямая обязанность, ведь она впустила к себе незнакомку, да еще угощала ее кофе. Немецкое гостеприимство, кстати, сильно прибавило в моих глазах.

– Я располагаю сведениями, которые позволяют заключить, что вы работали в городе М. на одну французскую семью. Вы ухаживали за пожилым человеком. Я бы хотела узнать его имя.

Аделаида продолжала молча на меня смотреть, потягивая кофе. Она каждый раз дула в чашку, чтобы охладить напиток, потом делала глоток. И не отводила от меня взгляда ни на секунду. На мой вопрос она так и не ответила.

– Вы покинули свое место работы во Франции двадцать шестого декабря и вернулись в Гамбург.

Почему?

Она сделала мне знак подождать, встала и снова исчезла. Я услышала, как хлопнула входная дверь, заскрипели ступеньки. Аделаида не поняла ни единого слова из того, о чем я ее спрашивала, и наверняка отправилась за кем-нибудь, кто сможет переводить.

Я встала с чашкой в руках и прошлась по гостиной. На этажерке стояла фотография Аделаиды, снятая, когда она была моложе. Ее взгляд, белая кожа и светлые кудряшки совсем не изменились. Молодая Аделаида на снимке ела землянику и улыбалась. Рядом стоял портрет мужчины и женщины – вероятно, ее родителей. В комнате был книжный шкаф, заполненный изданиями на немецком. Я узнала несколько имен: Гёте, Виктор Гюго. Пролистала том под названием Die Elenden и подумала, что, должно быть, держу в руках перевод «Отверженных», потому что в тексте мой взгляд выхватил слова Inspektor Javert[17], а это, несомненно, был не кто иной, как заклятый враг Жана Вальжана.

Аделаида вернулась, когда я уже собиралась продолжить обход квартиры и осмотреть другие комнаты. К моему великому изумлению, она никого с собой не привела, зато в руках у нее была коробка с бисквитами, купленная, видимо, только что в булочной на углу. От горького разочарования меня не спасло даже это печенье – отменное на вкус, надо признать. На проснувшейся было надежде получить объяснение ее спешного отъезда из Франции пришлось поставить крест.

– Я адвокат, – вздохнула я. – По моему глубокому убеждению, человек, которого вы опекали в городе М., является единственным свидетелем убийства на площади.

Она покивала мне с милой улыбкой (знак того, что действительно ничего не поняла) и предложила еще один бисквит, который я приняла и сжевала в полном отчаянии.

А потом я вдруг вспомнила, что взяла с собой фотографии, и надежда затеплилась вновь. Поспешно достала снимки из сумочки, разложила их на журнальном столике между нами и указала пальцем на лицо, обведенное в кружок.

Аделаида ахнула от удивления:

– Aber das bin ja ich![18]

– Это вы.

– Das bin ich! – повторила она. – Am ersten Weihnachtstag![19]

– Мне нужно знать, кто был вот здесь. – Я постучала пальцем по черному зонту перед ней.

– Herr Basile![20] – воскликнула Аделаида, и я поняла, что моя миссия, рискованная и поначалу сомнительная, все-таки увенчалась успехом.

– Базиль? – переспросила я.

Она радостно закивала, будто обрела старого друга.

– Базиль… а фамилия?

– Ja, Basile. Herr Basile[21].

– Герр Базиль, – повторила я. – Ладно… – И указала пальцем на нее. – Аделаида Кристен, – произнесла я отчетливо, сделав акцент на фамилию, а затем опять постучала по фотографии: – Базиль…

– Бонито!

«Бинго!» – возликовала я, схватила лист бумаги и написала: «Базиль Боннито». Она отобрала у меня карандаш и исправила ошибку.

– «Бонито», с одной «н»? – уточнила я.

Она кивнула.

– Базиль Бонито – тот самый господин, за которым вы ухаживали как сиделка?

Аделаида снова закивала, счастливая не меньше, чем я, но оттого, что снова обрела человека, который, видимо, был дорог ее сердцу. Я своим визитом напомнила ей о Франции, о приятных моментах, пережитых там в то время, когда она заботилась о месье Бонито.

А я между тем сделала большой шаг в расследовании. Теперь у меня были имя и фамилия свидетеля, и я знала, что он живет в городе М. Все самое трудное было сделано, найти этого человека теперь будет легче легкого.

По дороге домой я не могла отвлечься от мыслей о Мишеле. С одной стороны, он должен был вызывать у меня отвращение из-за своей лжи и былой любви к Розе. С другой, невозможно было забыть его улыбку, руки, глаза, не думать о том, что он отказался от жизни в Яунде ради чужой страны, которая его не заслуживала,