Портрет - Сюзан Обри

большая по площади, была необитаема с тех пор, как умерли старшие Валькуры. Кровать с декоративными стойками, массивный дубовый шкаф, кресла в стиле Людовика XV, сундук из кедра и тяжелые узорчатые драпри, подобранные к занавескам балдахина, – все вполне соответствовало друг другу.

– Меблировку мы заменим, все перекрасим!

– Где же она будет спать, пока идут работы?

– В своей девичьей спальне. И речи быть не может о том, чтобы Жанна хоть на минуту оставалась в нездоровом воздухе вашего жилья!

Шарлю пришлось проглотить и эту горькую пилюлю, еще одну. Его злоба на тестя возрастала с каждым днем, точно ядовитая кислота, незаметно разливающаяся по всей кровеносной системе и в конце концов полностью отравляющая ее.

* * *

Два месяца продолжались работы. Для Жанны это было время счастливого успокоения. Ей чудовищно не хватало сестры, и все-таки одно то, что она возвратилась в родной дом, вернуло ей безмятежность, которую, как ей казалось, она навсегда утратила. Мадам Августа окружила ее маленькими заботами, то преподнося букет садовых маргариток, которые для нее срезал мсье Ахилл, то приготовив куриный бульон, «дабы придать сил малышу и мамочке», то заваривая чай с имбирем, облегчавший тошноту.

Вечерние трапезы вернули ей прежнюю веселость. Об отсутствии Изабель напоминал только ее пустой стул, но Жанна утешалась, в душе уговаривая себя: когда ребенок родится, она привезет его к сестре – показать. А если будет девочка, то назовет ее именем.

На одном из ужинов гостями были мсье Больё с супругой – и эта последняя, поглядев на пустой стул Изабель Валькур, с состраданием проговорила:

– Представить не могу, как вы с этим справляетесь. Будь я вынуждена отправить в такое местечко мою дочь Софи – я предпочла бы, чтоб она умерла.

После таких слов за столом воцарилось ледяное молчание. Жанна поднялась и вышла из столовой; родители только удрученно посмотрели ей вслед. Смущенный доктор уставился на свои руки. Он поклялся Валькурам хранить тайну их дочери и не сдержал слова. Одна только мадам Больё по-прежнему разглагольствовала, даже не заметив, какую печаль вызвали ее слова.

* * *

В конце августа чета Левассёр переехала в башенку. Жанна надеялась, что переезд ее мужа в свежеотремонтированное жилье удовлетворит его, но быстро разочаровалась. С тестем и тещей Шарль вел себя мило и уравновешенно, но стоило ему остаться наедине с супругой, как он изощрялся в издевательствах, бросая ей обидные упреки об ее внешности: «Сегодня утром у тебя опять скверное выражение на лице», «Это платье тебе совсем не к лицу, ты в нем как пляжный мяч», или говорил, что в постели она «холодна как айсберг».

В первое время Жанна приписывала такую злобную сварливость его неуверенности в себе. В конце концов, он только начинал строить карьеру; в его новый приемный кабинет еще не приходил ни один пациент. Но ей пришлось признать очевидное: он пользовался ею как громоотводом для своих же собственных разочарований. Он не желал зависеть от великодушия тестя, позволявшего выжить ему и его семье, и заставлял ее дорого заплатить за него. Что бы она ни сказала и ни сделала – ничто не в силах было унять его жестокость. Когда она пыталась парировать, он лишь нападал на нее пуще прежнего; если старалась утихомирить его – обзывал ее лицемеркой и «папенькиной дочкой».

Совместные трапезы отныне превратились в настоящее мучение. Жанна делала все, чтоб ее родители ничего не знали, но она чудовищно страдала, пока Шарль весело болтал за столом, будто ничего не произошло. Ее ошеломляло, что в муже могут сосуществовать две диаметрально противоположных личности. В присутствии четы Валькур Шарль проявлял себя красноречивым, духовным, интересным; с женой снова превращался в мстительного, мрачного Шарля с уязвленным самолюбием. Иногда, чувствуя, что чаша вот-вот переполнится, Жанна готова была рассказать о своих супружеских проблемах матери и отцу, но она дала себе слово не докучать им, и это мешало ей излить душу. Она силилась успокоить себя, убеждая, что он еще изменится, что отцовство сделает его лучше, в глубине души сознавая, что тешит себя иллюзиями.

* * *

Как-то раз в начале сентября, после обеда, мсье Валькур, воспользовавшись тем, что зять ушел на утреннюю пробежку, сообщил дочери, что они с матерью желают поговорить с ней. Заинтригованная торжественностью тона, Жанна последовала в его кабинет. Мать уже сидела там в кресле с заплаканными глазами. Молодая женщина присела на стоявший рядом стул. Легкий ветерок залетел в окно – мсье Валькур распахнул его, чтобы выветрить дымок от своей трубки.

– Это насчет Изы? С ней что-нибудь случилось? – тревожно спросила она.

Мсье Валькур долго откашливался.

– С ней все неплохо, знаешь, в ее-то обстоятельствах.

Он обернулся к жене, и та подбодрила его кивком.

– Мы с твоей матерью приняли важное решение относительно твоей сестры.

– Иза вернется домой?

Ее родители обменялись взглядами, полными тягостной неловкости.

– Если помнишь, то как только она заболела, мы объявили всем знакомым, что Изабель уехала в Квебек, чтобы получить там диплом педагогической школы у урсулинок.

– Я прекрасно помню это, но…

Отец прервал ее, желая договорить до конца:

– Мы хранили надежду, что она выздоровеет, но вот уже скоро девять месяцев как она в Сен-Жан-де-Дьё. Шансы, что здоровье к ней вернется, как бы это сказать, ничтожны.

– Что вы об этом знаете?! – горячо возразила Жанна. – Один раз она даже узнала меня!

Мадам Валькур опустила руку ей на плечо.

– Твоя сестра уже достаточно настрадалась. Мы не хотим, чтобы она подверглась еще и унижению, оказавшись вне общества.

Жанна покачала головой.

– Иза больна, тут нет причины стыдиться.

– Ты не знаешь людской злобы, – отозвался ее отец. – Если распространится новость о ее госпитализации, злые языки с радостью подхватят ее.

– И кончится тем, что все будут знать. Вот уже и мадам Больё в курсе, а ведь она настоящая сорока!

Мсье Валькур быстро и отрывисто заговорил:

– Твоя сестра умерла от менингита. Мы поместим извещение об ее кончине в «Ля Пресс». И объявим, что похороны пройдут в частном порядке.

– Вы не имеете права так поступить.

– Мы делаем это ради твоей сестры, чтобы спасти ее честь. Мсье Ахилл и мадам Августа в курсе дела. Они поклялись, что сохранят все в секрете.

Живот у Жанны свело такой невыносимой судорогой, что от боли ей пришлось согнуться пополам.

XLVI

Доктор Больё приложил стетоскоп к животу Жанны и внимательно выслушал. Оба Валькура с тревогой следили за ним. Людивина не удержалась от вопроса:

– А моей дочери удастся сохранить ребенка? Вы же помните: прежде чем я забеременела Жанной и Изабель, у меня случилось