Тринадцать лет тишины - Нина Лорен

Я стою в центре комнаты, сжимая кулаки; ему‑то, конечно, невдомек – мои пальцы спрятаны за опущенными рукавами. Я – грозовое облако, в котором бьется сердце, кипит кровь и клокочет гнев.

– Лэйни… – Жаклин протягивает руку, чтобы коснуться моего локтя. Должно быть, в ее памяти еще сохранились последствия нашего первого физического контакта, потому что ее идеально наманикюренная ручка повисает в нескольких сантиметрах от катышков синтетики на моем рукаве. – Мне так жаль. Он просто…

Ей требуется время, чтобы перевести дыхание.

– Мы любили Оливию. Правда, любили. Больше, чем…

Больше, чем смогла бы я. Да, мне это известно.

– Больше всего на свете, – тихо заканчивает Жаклин. Только тут я замечаю впервые прозвучавшее прошедшее время глагола «любить».

* * *

– Тебе пора, – сухо сообщает мне Том. И обнимает при этом жену, которая выглядит готовой разрыдаться.

Как будто это я, на хрен, виновата. Я молча качаю головой.

– Тебе действительно стоит уйти. Или мне придется принять меры, чтобы выставить тебя вон.

В меня летит почти осязаемая стрела взгляда, полного угрозы. В своем доме Том Шоу обладает всей полнотой власти и ясно дает это понять.

Тогда как я… Я – все та же, какой была всегда. Ни имени, ни воли. Я способна разве что наблюдать со стороны, не в силах ничего изменить.

Жаклин шепчет имя мужа – достаточно громко, чтобы я расслышала напряжение и упрек.

– Хочешь, я позвоню кому‑нибудь? – спрашивает Жаклин в следующую секунду, и до меня не сразу доходит, что она обращается ко мне. Я качаю головой. – У тебя недостаточно здоровый вид, чтобы садиться за руль, – продолжает она, и доброе участие в ее голосе прошито стальной нитью.

– Джеки… – роняет Том Шоу.

– Я не дам выкинуть ее из дома в таком состоянии, – заявляет Жаклин. Говорит в третьем лице, словно я не стою тут же, рядом. Мои кулаки опять сжимаются, сами по себе.

– Она врывается сюда, угрожает, а ты…

– Никому она не угрожала. Только посмотри на нее, ради бога. Она так же потрясена, как и мы…

– Мне все же пора уходить, – вскидываю я голову, решив избавить их от страданий.

– Не обсуждается, – отрезает Жаклин.

– Я звоню детективу Ортису, – объявляет Том Шоу. – Пусть сам с этим разберется.

– Нет! – Слово вырывается из меня прежде, чем я успеваю захлопнуть рот. – Вы. Вы сами сказали, что я могу приходить в любое время.

Последнее адресовано Жаклин, которая отчаянно старается избежать моего прямого взгляда.

– Мы можем поговорить? – спрашивает у нее муж. – В гостиной?

На этом они оба уходят, оставляя меня одну. Том не спешит прикрыть за собой дверь, но в итоге делает это, с громким щелчком дверной ручки. Я жду пару биений сердца, а потом прижимаюсь к прохладным гладко отполированным стенным панелям, но не могу разобрать ни звука. Оно и понятно: в особняке семейства Шоу стены возведены не из фанеры, как в гостинице или в моей старой квартире.

Я знаю, что времени в моем распоряжении негусто, и поэтому решаю осмотреться. Подбегаю к сумочке Жаклин, которая небрежно брошена на столике у стены, под вазой с каллами – или, может, это орхидеи, кто их разберет… Когда я провожу кончиком пальца по нежному белому лепестку, цветок определенно оказывается настоящим. Ноготь оставляет полупрозрачный след, а в лицо мне ударяет тонкий аромат. Да, свежие натуральные цветы. Как в такое время Шоу не забывают вовремя менять букеты? Хотя, возможно, у них есть помощники, которые делают это на постоянной основе, а супруги просто не стали отменять заказ…

Бросив опасливый взгляд на дверь, я поднимаю сумочку и расстегиваю молнию. Одной этой штучки, если сдать в ломбард, мне хватило бы на месяц жизни, включая аренду за жилье и таблетки: мягкая, кремового цвета кожа с неброским логотипом дизайнера, вышитым золотой нитью на подкладке внутри. Кошелек той же работы лежит на дне, и, превозмогая укол раскаяния, я заглядываю в него. Там целая пачка золотых и черных кредитных карт, которые мне не особо пригодились бы, и никакой наличности. Ну, естественно. Зачем кому‑то вроде Жаклин таскать с собой обычные деньги?

Я еще раз бросаю взгляд на дверь: о чем бы ни шел разговор, супруги все еще увлечены им. Поэтому я возвращаюсь к бумажнику. В надежде найти деньги расстегиваю молнию другого отделения, и у меня тут же перехватывает дыхание.

Фотокарточка в прозрачном пластиковом вкладыше, уменьшенная копия семейного портрета, который я уже видела в рамке, на стене в этом самом доме: Том, Жаклин и Оливия на непримечательном уличном фоне. Присмотревшись, я понимаю, что фотография не идентична; она явно сделана там же и тогда же, но отличается. Снимок наверняка забраковали как неудачный, но Жаклин по какой‑то причине решила его сохранить. Том и Жаклин бодро и весело глядят вперед, в неведомое будущее, тогда как Оливия отвлеклась и смотрит чуть в сторону, за пределы невидимой рамки. На ее губках бантиком нет улыбки; они сжаты, тонки и серьезны. Поднеся фотографию ближе к глазам, я поражаюсь нашему сходству. Не только в чертах, но и в выражении лиц: именно такое я замечаю всякий раз, когда случайно ловлю свое отражение в чем‑то отполированном, не успев натянуть на себя пустую, благообразную маску.

Странное чувство разливается в моей груди, горячее и в то же время тянущее, а разум чуть мутнеет по краям: так бывает, если немного перестараться со спиртным, запивая очередную порцию обезболивающего. Я уже собираюсь закрыть бумажник и вернуть на место, когда вдруг замечаю краешек другой фотографии, подсунутой под первую. Цепляю этот край ногтями, чтобы вытянуть на свет.

Вторая фотография совершенно не похожа на тот снимок, под которым была спрятана. Снятый без подготовки, слегка засвеченный кадр был, вероятно, сделан камерой телефона, а потом распечатан. На нем изображены Оливия – эти ее кудри трудно спутать – и неизвестная мне девушка: обе смеются и поднимают рожки с мороженым, хвастая ими как трофеями. Оливия выглядит совсем юной, здесь у нее более короткая стрижка, а лицо – почти круглое за счет пухленьких щечек. Тут моей дочке лет семь или восемь, не больше. Я внимательно разглядываю лицо девушки на зернистом снимке. Она похожа на Жаклин, у нее тот же разрез глаз и лицо в форме сердечка. Передо мной – более молодая и симпатичная версия Жаклин Шоу.

Шевеление за дверью заставляет меня поспешно уложить фотографию на место,