Пропавшая в сумерках - Анна Аксинина

«Придут! Господи! Я не хочу! Сделай так Господи, чтобы я проснулся, и ничего не было. Что я наделал! Я же себе жизнь испортил!»

Я оделся и сел на диван. Я ждал. И они пришли…

В камере было душно, воняло чем-то кислым, и было нечем дышать. Пот горячими ручейками стекал по телу, волосы намокли и прилипли. Я лежал на втором этаже кровати, на матраце, пахнущем мочой, и вытирал лицо платком. Платок стал мокрым и грязным, а я все тер лицо и тер. Обитатели камеры дружно храпели, несмотря на духоту летней ночи.

– Ей, малой! – снизу донесся свистящий шепот.

– Вы ко мне?

– К тебе, да не ори, дай на шконку к тебе шмыгну.

Кто-то шустро вскарабкался на мою кровать. Он прижался ко мне. Изо рта у него воняло, как из помойки, но я не смел пошевелиться.

– Слушай сюда. Завтра на допросе вину не признавай. Мол, встретились в тот вечерок с пацанами, поздоровкались, да разошлись. И знать не знаешь, ведать не ведаешь, что за базар у них вышел. Не было тебя с ними, когда они девку порешили! Понял?

– А ребята?

– Ребята скажут, что надо. А ты заткнись, и запомни, что тебе велели.

Он соскользнул с кровати, а я не знал, верить ли мне в спасение.

Утром на допросе я сказал все слово в слово, как меня научил неведомый мне друг. Я боялся, что меня будут бить, но со мной разговаривали вполне дружелюбно. Я подписал свои показания. Передо мной извинились за ошибку и отпустили на все четыре стороны.

Я вернулся домой. Мать встретила меня плачем, рыдая, упала мне в ноги.

– Я знала, знала, что ты не виноват! Что ты не способен убить человека! Как же ты, бедненький, там выдержал? Я жаловаться буду! Ни в чем неповинного человека двое суток в камере продержали! Они у меня ответят за свой беспредел.

– Ма, успокойся. Ну, ошиблись, с кем не бывает. Извинились, отпустили.

– И ты спокойно об этом говоришь?

– Может, мне полезно для будущей профессии знать, как там оно, по ту сторону решетки.

– Аркаша, ты еще можешь шутить. А я две ночи глаз не сомкнула, письмо сочиняла, прокурору и наши властям.

– Мам, разобрались же.

– Ларису жалко. Хорошая была девочка, вежливая, всегда здоровалась. Я девочкой совсем маленькой ее помню. Семья ей непутевая досталась, вот и покатилась по наклонной дорожке. Из нее бы хорошая медсестра получилась, сердце у нее доброе было.

Мама всплакнула.

– Все, забыли, мамуля.

– Сенька и Петькой – отморозки, по ним давно тюрьма плачет. А как Николаша-то с ними оказался? А тебя-то за что взяли?

– Да мы с Колькой на танцах встретились, он ко мне подошел. Поболтали, о том, о сем. Мама, я не хочу больше разговаривать на эту тему. Все.

– Хорошо, хорошо, не буду. Ну, я на работу побегу? А то отпросилась тебя выручать.

– Иди, все будет хорошо.

Мать ушла. Я ходил кругами по комнате и не мог понять, кто и за что мне протянул руку помощи. Солнце клонилось к западу. Пылал малиновый закат над лесом. Светились золотом верхушки деревьев. Было удивительно тихо.

Я сидел на крылечке и наслаждался тишиной. Как прекрасна жизнь! Почему я не замечал тонкой паутинки, просвечиваюшей в последнем луче солнца? А как пахнут цветы в палисаднике! Мать, кажется, называла их «Ночная красавица». Действительно – красавица. Куст весь обсыпан разноцветными звездочками, и аромат, сладкий, тягучий, слетает с куста. Роятся комары. К хорошей погоде. Завтра уйду на весь день на речку…

– Вечер добрый! Не помешал?

Я поднял глаза. Передо мной стоял дядя Василий, Медведь, как все его звали в нашей деревне.

– Проходите, а мамы нет, она на дежурстве.

– А я не к маме, я к тебе. Что, испугался, пацаненок? Вижу, вижу, испугался. И зачем, скажи, такому чистенькому мальчику в дерьмо макаться? Да не бойся, вытащил тебя с нар, назад не засуну. И не трусь, кореша твои тебя не сдадут, меня побоятся. Не жить им на зоне, коли меня ослушаются.

– Спасибо вам, даже не знаю, как отблагодарить.

– Отблагодаришь, и не раз. Ты на юриста учишься?

– В Томском Юридическом.

– Мне свой человек в юристах нужен. Да не боись, не обижу. Осенью на работу в областной суд пойдешь.

– И кто же после первого курса института в суд на работу возьмет?

– Возьмут, даже не сомневайся. И учись хорошо, старайся. Должность хорошую займешь, как отучишься. Карьеру сделаешь, при деньгах будешь, если меня послушаешь.

Дядя Василий ушел. А я не мог успокоиться. Я не понимал, что лучше: отсидеть на зоне или всю оставшуюся жизнь плясать под чужую дудку? Первым порывом было идти в милицию с повинной, сознаться, а там будь что будет. «Не жить им тогда на зоне», – стояли в ушах слова дяди Василия. «И мне не жить, если его ослушаюсь», – стучало в голове.

Но утро вечера мудренее. С этим я и лег спать. Спалось на удивление легко. Под утро приснился сон, который я не запомнил. Но от сна осталось прекрасное ощущение легкости и невесомости. Как будто я летал. Все страхи мои испарились без следа.

Наутро жизнь показалась мне еще прекраснее. Я ушел на речку. Весь день провалялся на белом песке, загорал и купался. Сквозь модные темные очки я рассматривал девушек, что дефилировали мимо меня. Красавицы попадались, как будто сошли с обложек модных журналов. Загорелые, в невидимых купальниках, она шли, демонстрируя миру свои прелести. Они призывно смотрели на меня. И я подумал: «Пока я жив, здоров, выпутался из неприятной истории. И кто его знает, как жизнь повернет дальше? Зачем же предаваться унынию, когда ярко светит солнышко. И небо – синее-синее! И этот прекрасный мир – для меня!»

В суде я выступал свидетелем. Семен, Петр, Игорь и Николай даже не заикнулись на мой счет. Карина напросилась свидетельницей к следователю. Она показала, что я весь вечер того дня был с ней на дискотеке, танцевал или сидел на лавочке. Хотя обвинения мне не предъявляли, и Карину выступать не просили.

Осенью я действительно устроился на работу в областной суд. Работа мне нравилась. Я старался, и начальство заметило мое рвение. Мне стали поручать более серьезные дела, чем простое перебирание бумаг. Меня не беспокоили весь год. Медведь до самой весны не давал о себе знать.

Но весной, перед самой сессией ко мне пришел