Пассажир без возврата - Алексей Небоходов

Миркан не ответил сразу. Он ещё раз обвёл взглядом стены, позволив глазам привыкнуть к этим образам, чувствовал их тяжесть, их живость. Но ни одна из них не могла напугать его.

– Я видел и хуже, – наконец сказал он, делая шаг вперёд.

Аурелиус чуть наклонил голову, словно одобряя этот ответ.

– Тогда мы можем поговорить, – произнёс он с лёгким удовольствием, словно давно ждал этого момента.

Хозяин этого жуткого места медленно откинулся в своём кресле, сцепив пальцы в замок, и наклонил голову, словно изучал не человека, а забавный артефакт, найденный среди забытых вещей. В его глазах блеснула насмешка, но за ней читалось нечто иное – не интерес, не тревога, а глубоко укоренённое убеждение в собственной правоте, в незыблемости своей позиции.

– Ты знаешь, – произнёс он с ленивым удовольствием, пробуя слова на вкус, растягивая их, чтобы лучше ощутить их вес, – я всегда поражался таким, как ты. Это даже немного трогательно, когда кто—то вроде тебя начинает воображать себя героем, мятежником, гласом, возвышающимся над системой. Я видел многих таких. Они приходили, горели сами, рушили что—то, создавали хаос, но потом неизменно исчезали. А знаешь, что оставалось после них? Ничего. Лифтаскар продолжал своё существование.

Он сделал плавный жест рукой, указывая на картины, стены, пространство, в котором находился.

– Эта клиника, этот кабинет, я сам – мы часть системы, но не её основа. Ты можешь убить меня прямо сейчас, можешь сжечь это здание, уничтожить всех, кто работает здесь, можешь перекрыть один канал, два, даже три. Но ты не можешь сломать то, что создавалось веками, что существует независимо от воли конкретных людей. Ты, Миркан, всего лишь пережиток Лифтаскара, заблудившийся, сбежавший, но всё ещё не до конца оторвавшийся. Ты можешь бороться сколько угодно, но Лифтаскар вечен, а ты – нет.

Его голос был ровным и неторопливым, но за этой размеренностью таилась ледяная уверенность. Он не угрожал и не пытался убедить, а просто излагал очевидную истину, которую не требовалось доказывать.

– Но знаешь, что самое забавное? – продолжил он, слегка приподняв уголки губ. – Ты ведь можешь даже не пытаться меня убить. В этом нет никакого смысла. Я уйду, меня не станет, но что изменится? Завтра на моё место придёт другой. Через месяц здесь будет сидеть новый Аурелиус, может быть, с другим именем, может быть, в другом теле, но с той же функцией. Каналы останутся, потоки продолжат двигаться, жертвы продолжат исчезать. Ты не сможешь остановить систему, потому что она больше, чем все её части вместе взятые.

Он сделал паузу, давая Миркану возможность осознать сказанное, но увидел, что его слова не произвели ожидаемого эффекта. В глазах его собеседника не появилось сомнения, не дрогнули губы, не сжались кулаки в бессильной ярости, как бывало у других. Он не был похож на тех, кто приходил к нему с мятежом в душе и жаждой разрушения. Он не был тем, кто действует в порыве эмоций, ведомый ненавистью или гордыней.

– Ты действительно считаешь, что я пытаюсь уничтожить Лифтаскар? – спросил Миркан спокойно, с лёгким оттенком иронии в голосе, как будто ему было даже немного жаль Аурелиуса. – Думаешь, что я так наивен, что верю в возможность стереть его, испарить, разрушить? Это невозможно, и ты знаешь это так же хорошо, как и я. Лифтаскар – не просто место, не просто сеть влияния, он существует вне таких понятий, как конечность или разрушение. Но ты совершаешь одну ошибку, Аурелиус.

Он шагнул ближе, и в этот момент впервые за весь разговор улыбка сошла с лица хозяина кабинета. Она не сменилась тревогой, но стала более натянутой, более искусственной, как если бы внезапно исчезла уверенность, что он полностью контролирует ситуацию.

– Я не собираюсь бороться с Лифтаскаром, – продолжил Миркан, теперь чуть мягче, но от этого его голос только сильнее проникал в сознание собеседника. – Я не воюю с системой, потому что знаю, что такие войны не приведут ни к чему. Я не пытаюсь снести эту башню, потому что она не рушится.

Он перевёл взгляд на картины, а потом снова на Аурелиуса.

– Но я могу сделать так, чтобы больше не было новых жертв. Я могу разорвать все нити, связывающие Лифтаскар с этим миром. Я могу перекрыть каждый канал, убрать каждый источник, сломать каждый мост. Я могу оставить вас в изоляции.

Аурелиус медленно разжал пальцы, но они дрогнули. Его лицо оставалось спокойным, но глаза сузились. Теперь он действительно слушал.

– Ты понимаешь, что это значит? – продолжил Миркан. – Ты можешь сколько угодно говорить о вечности, о том, что за тобой придёт другой, но что будет, если те, кто должны прийти, больше не смогут этого сделать? Что будет, если пути закроются? Что будет, если те, кто должен быть избран, никогда не окажутся в Лифтаскаре?

Он говорил тихо, но каждое слово звучало, как раскат грома.

– Ты привык считать себя центром, тем, кто управляет потоками, тем, кто решает, кто достоин, а кто нет. Но ты не понимаешь, что твоя власть держится только на одной вещи – на связи. Ты можешь сидеть здесь, можешь получать своих пациентов, можешь выбирать, можешь анализировать, можешь отправлять их дальше. Но, если тебе некого будет отправлять? Если к тебе никто не придёт? Если люди, которые должны были переступить этот порог, просто исчезнут для тебя?

Аурелиус долго молчал.

Его лицо оставалось невозмутимым, но в глазах больше не было того высокомерного веселья, которое присутствовало в начале. Теперь в них мелькало нечто другое – не страх, не гнев, но осознание, что он столкнулся не с безумцем или с мстителем, а с тем, кто действует по плану.

– Ты блефуешь, – произнёс он, но в голосе не было той же явной уверенности, что раньше.

– Блефую? – переспросил Миркан с лёгкой усмешкой. – Ты ведь и сам знаешь, что нет.

Он сделал ещё один шаг вперёд, и теперь Аурелиус уже не выглядел так, словно управлял этим разговором. Впервые за долгое время возникло чувство, что собеседник – не просто очередной мятежник, не просто враг системы, а нечто совершенно иное. Он столкнулся с кем—то, кто знал, что делает.

Аурелиус прищурился, и на его лице мелькнула тень раздражения, едва уловимая, но вполне ощутимая. Он привык контролировать ситуацию, но теперь чувствовал, как тонкая нить власти ускользает из рук, превращаясь в зыбкий песок. Это было непривычное, неприятное ощущение, вызывающее не гнев, а скорее… досаду.

– Ты говоришь красиво, Миркан, – наконец произнёс он, и голос его чуть изменился, стал глубже, чуть