Крик в темноте - Оливия Нортвуд

система водостока на крыше. Ему всегда нравилось наблюдать за женой, пока она возилась в саду. Нравилось, как она все устроила: плодовые деревья осенью обсыпало огромными красными яблоками, беседка, увитая колючей ежевикой, каменные дорожки, по которым их дочь бегала босыми ногами, клумбы, цветущие круглый год. Нравилось, когда жена возвращалась в дом, пахнущая землей и скошенной травой, когда от солнца веснушки на ее плечах и скулах становились ярче. Он любил запираться с ней в ванной. Она жаловалась, что у нее земля под ногтями и вообще она вся липкая от пота, но он играючи ломал ее шутливые сопротивления поцелуями в шею, и в такие моменты они снова чувствовали себя подростками. Картинки, на которых он обнимает свою смешливую, потрясающую, ласковую, рыжую до невозможности жену, мать его единственной дочери, сменились страстной остротой Джиа Хейгер, и он снова испытал болезненное, отравляющее чувство вины.

Что, если ее нет? Может, она уехала к родителям? Холод, исходящий от дома, казался почти могильным, а запустение наталкивало на мысли, что она давно не здесь.

Он открыл дверь своим ключом и оказался на темной кухне. На ощупь нашел выключатель на стене справа от себя и включил свет. Внутри, вопреки его ожиданиям, было чисто. Никакой грязной посуды или пакетов из доставки, полы сверкали, все лежало на своих местах и выглядело так, как он запомнил во время своего последнего визита несколько месяцев назад. Дом словно стал ее контейнером, цельнометаллическим оцинкованным гробом или огороженной территорией, внутри которой она могла существовать. Дом хранил воспоминания о дочери, и жене, должно быть, казалось, что, если она его покинет, они развеются, растеряются в огромном мире, ставшем непримиримым и чужим после смерти ее любимой, выстраданной девочки, рассеются в воздухе, их растащат на куски знакомые люди и незнакомцы своими сочувствующими речами и дурацким любопытством. Поэтому она и выбрала оставаться дома и поддерживать его в чистоте. Возможно, если бы у их дочери появилась могила, стало бы легче. Жена могла бы приходить к ней время от времени, говорить с ней, носить ей цветы, но псы, отобравшие жизнь их девочки, не оставили им даже этой малости: иметь возможность ее похоронить.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, он обнаружил, что дверь в их спальню открыта, кровать заправлена и пуста. На муслиновый плед падал свет из окна, уличное освещение раскрасило комнату приглушенными, поблекшими цветами. Немного света пролилось в коридор. Он шел по ковровой дорожке, купленной женой на ярмарке, казалось, кто-то вел его за руку, как слепца. Мужчина смотрел на себя словно из сна: орнамент под ногами расплывался, воздух стал осязаемым, его движения медленными, а дыхание учащенным и слишком громким. Он остановился возле двери в комнату дочери и толкнул ее.

Жена спала на боку на узкой девичьей кровати поверх пушистого белого пледа. Ее фигура изменилась. Круглые мягкие бедра, которые ему всегда нравились, растаяли, под почти невесомым хлопком ночной рубашки проступали ребра и позвонки. В руках появилась хрупкость, а поджатые ноги были неестественно тонкими. Со спины она напоминала ему их дочь. Когда он вошел, она обернулась на звук, будто и не спала вовсе, и прижала ладони ко рту. В какой-то момент он решил, что она закричит, но вместо этого жена включила ночник, поднялась с кровати и подошла к нему ближе. Лицо у нее тоже осунулось, кожа натянулась на скулах и пожелтела, веснушек почти не было видно.

– Господи, – прошептала она, въедливо рассматривая его с головы до пят. – Что с тобой случилось?

Он стоял перед ней в камуфляжных брюках и в футболке цвета хаки, весь покрытый кровью.

Все пошло не по плану. Он знал, что не должен был вестись на провокации, но повелся. Пытка водой – одна из самых страшных вещей, которые ему доводилось испытывать. Лет двадцать назад, или даже больше, узнав о том, что в армии активно применяют пытки в отношении военнопленных, парни из его отряда решили испытать на себе, каково это. Из всех способов они выбрали наименее травмирующий – воду. Он вызвался быть испытуемым, просто потому, что в юности не знал, куда деть плещущую отовсюду шальную энергию и любопытство. Закончилась их затея хуже некуда: панической атакой у одного из приятелей, выговором и наказанием за нецелесообразное использование питьевой воды. Они всем отделом до самой смены личного состава мыли биотуалеты в лагере.

Этот ублюдок был без сознания, когда он привез его на заброшенные очистные сооружения недалеко от регионального парка «Парящий орел». Он уже заранее знал, что будет делать: подготовил место, привез воду и рулон пищевой пленки. На войне они обходились ветошью, но ее легко скинуть с лица, даже при условии, что жертва обездвижена. Он работал в одиночку, поэтому пришлось использовать пленку. Обернув ею голову ублюдка, он лил воду ему на лицо. Затем проделывал в пленке отверстие, позволял ему сделать вдох, задавал вопросы и, не получив ответов, повторял все снова. В очередной раз, когда он разрезал пленку на нижней трети его лица, он сказал о его дочери что-то настолько отвратительное и ужасное, что на какие-то секунды мужчина утратил человеческий облик. Он превратился в дикого зверя с наточенным лезвием в руках. И этого времени хватило, чтобы нож оказался в горле жертвы. Затем еще раз и еще, и еще. Он потерял счет ударам. Алая артериальная кровь выплескивалась из ран толчками, капли пропитывали его одежду насквозь. А в конце, когда с глаз спала пелена, он обнаружил, что голова мужчины держится на нескольких лоскутах кожи и на шейных позвонках. Руки у него затряслись, но он сделал снимок.

Он просчитался и не взял запасную одежду.

Мужчина наспех умыл лицо и руки. В кармане брюк завибрировал телефон.

«Мой человек не смог долго держать все это в тайне. Они уже занялись этим делом. Они тоже их ищут. Будь осторожен». Писала Джиа. Расплывчатая формулировка, но он мгновенно понял, что происходит. ФБР занялось расследованием убийства его дочери, и у них есть ресурсы, чтобы добраться до истины раньше его. Он просто не мог разгуливать по городу в таком виде, особенно теперь, не мог появиться возле мотеля, как долбаный Майкл Майерс[12]. Поэтому он оказался на пороге собственного дома, перепугал жену и ранил себя воспоминаниями. «Поразительно, – думал он. – Здесь пахнет так, словно она ушла всего несколько минут назад».

– Что с тобой случилось? – когда молчание сделалось слишком продолжительным, а его взгляд заметался по комнате, снова спросила жена.

Она обхватила лицо мужа ладонями,