Убить Голиафа - Марина Валерьевна Герасимова

Наташка скороговоркой, чуть дурачась, выпалила эти вопросы.

– Например, меня, – вставил своё слово Семён.

– Нечего тебе делать в Голливуде, – как отрезала, заявила Наташка, – и вообще: я, может быть, хочу только с папой туда съездить.

– Да? – спросила Лена. Весь её вид выражал удивление.

Иван засмеялся:

– Чего это ты так строго с мамой? – спросил он Наташку, стараясь свести весь разговор к шутке. – Боишься, отшлёпает в присутствии Брэда Пита или Тома Круса?

– Ну, вы меня совсем за монстра считаете, – рассмеялась Лена.

– Нет, правда, пап, – продолжала гнуть свою линию Наташка, – давай вдвоём махнём в Голливуд. Мы теперь так редко видимся.

Я, соглашаясь, кивнул головой. До Нового Года время ещё есть, всё может измениться. Да и не поедем мы вдвоём. Как минимум, Виктор будет рядом.

Наташка победила. Весь её вид говорил об этом. Она вскочила с дивана, подбежала ко мне, чмокнула в щёку и стремительно выбежала из кинозала, чуть не сбив с ног застывшую в дверях Лену.

– Что это было? – спросила Лена, обращаясь к нам всем.

– Детский протест, – ответил Семён.

– Против чего протест и почему детский? Наталье уже двадцать лет.

– Мам! Не бери в голову! Вот именно уже двадцать, и ей хочется свободы действий. В университете-то такой свободы нет. Да и папа, действительно, теперь редко к нам приезжает. Вот она и скучает. Дочери же они всегда больше папкины, чем мамкины.

Семён был так рассудителен, что Лена, в бессилии как-то повлиять на ситуацию, махнула рукой, как бы отмахнувшись от неё, и исчезла из дверного проёма.

Мы с Иваном тоже было собрались последовать за ней, но нас остановили слова Семёна, навеянные то ли просмотром фильма, то ли чем-то ещё:

– Почему, когда люди добиваются больших денег, они становятся монстрами?

– Крис – тоже монстр? – быстро в тон ему спросил Иван.

– Возможно, – в голосе Семёна мне послышалась растерянность. Я понял, что парню нужен доверительный разговор, и устроился рядом с ним на диване, приняв полу лежачее положение. Иван последовал моему примеру.

– Что тебя в нём напрягает? – спросил я.

– Он вроде бы искренний и неискренний, добрый и недобрый, честный и нечестный одновременно. В нём как будто бы два человека, которые существуют и действуют одновременно.

Семён, казалось, задумался над тем, чтобы выразить свою мысль понятнее. После непродолжительной паузы, которую мы с Иваном не стали разбивать, он продолжил:

– В фильме глава корпорации выполнял свой долг: очищал месторождение. Ничего личного – только бизнес. Казалось бы, он действовал даже не в своих интересах, хотя, конечно, свои дивиденды он получит, а в интересах компании. Его эго подчинено эго компании. И с точки зрения человека, например, главы семейства, он тоже действовал правильно: выполнял свою работу, за которую хорошо получает, обеспечивая, таким образом, благосостояние семьи. И, однако, он не прав. Потому что потерял нравственные ориентиры, не правильно расставил приоритеты. Но ведь не он расставил. За него их расставила существующая система, когда ради прибыли можно всё, когда люди, пусть даже не такие как мы, но разумные существа, являются помехой, которую можно устранить физически. Да и даже если не люди, а просто животные. Разве они должны быть убиты ради благосостояния компании? Или ради того, чтобы другие разумные существа удовлетворили свои потребности в том или ином ресурсе? Где та грань, за которую перешагивать нельзя, иначе перестаёшь быть человеком?

Я с удивлением наблюдал за Семёном. Парень не на шутку задумался о том, что хорошо и что плохо. Такой банальный вопрос, но он, действительно, может поставить в тупик. И ставит. Также с интересом смотрел на Семёна и Иван.

– Потери неизбежны, – заговорил он, когда пауза затянулась слишком долго, – нельзя разработать месторождение, не задействовав труд людей. Кто-то может заболеть и умереть. Кто-то может получить травму и стать недееспособным. Кого-то нужно переселить с насиженного места, и эта практика используется повсеместно. Вспомни, сколько людей было переселено, когда строили Сочи к Олимпиаде. Новая Москва строится, прокладывают дороги. Обязательно где-нибудь дорога упрётся в чей-то дом, и что проще: переселить семью, компенсировав ей стоимость дома новой квартирой, домом или деньгами, или проложить километры трассы в обход, если, конечно, этот обход найдётся, места-то свободного не так уж и много?

– Если так рассуждать, – перебил Ивана Семён, – то в чьих-то глазах такой же частностью может быть и территория Российской Федерации, богатая месторождениями и негусто заселённая. Да ещё платформа сейсмоустойчивая; это не то, что жить на вулкане, подобном Йеллоустоунскому или на Японских островах. Почему бы нас не подвинуть? Это же тоже с чьей-то точки зрения может казаться экономически обоснованным и даже справедливым: зачем не самому большому количеству людей самая большая и безопасная территория, когда другие теснятся? Русские же с ней и управиться-то не могут.

– Да, ты прав, всё не так однозначно, – теперь говорил Иван, – жизнь – это весы. Каждый раз мы ли, правительства ли – все – делаем свой выбор, ориентируясь на то, что перевешивает: вред или польза. Вред для одной семьи или польза для большого города. Да ведь и вред можно свести на нет, если выплатить достойную компенсацию, это уже вопрос совести и возможностей властей. Впрочем, если деньги на дороги или разработку месторождений есть, то и на компенсации должны найтись: здесь количество нулей на порядок меньше будет.

– А если вред для одного государства, но польза для всего мира? – опять перебил Ивана Семён.

– Если Россию поделят между собой США, Англия, Япония и, может быть, Китай и Германия, это будет польза для всего мира? Голодающая Африка насытится? Война на Ближнем Востоке остановится? В страны Восточной Европы вернётся молодёжь и промышленность? Да даже Китай не решит свои демографические проблемы! Россия же – холодная страна, да и голодная в придачу, два раза урожай в году не бывает. Здесь жить дорого и не всем под силу. Канада-то на наших же широтах вообще не обжита. Экономически необоснованно развивать такие территории. А русские развивают, как умеют, как сил хватает, но развивают. Потому что приучены к холодам, генетически приспособлены.

– Зачем же тогда нас все хотят поиметь, если здесь всё так нерентабельно? – Семён рассмеялся. Я понял, он знает ответ на этот вопрос, но зачем-то хочет, чтобы Иван его озвучил. В ответ Иван тоже рассмеялся.

– Вот именно – поиметь. Англо-саксы не могут не иметь. Когда Бог разрушил Вавилон, под коим подразумевается некая древняя империя, простиравшаяся по всему миру, он разделил языки. И