После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев

— Узнал… — машинально проговорила она и оперлась о стену, чтобы не упасть.

Она была уже в полуобмороке, она не чувствовала больше ни рук, ни ног.

А Буй-Долмаж понесла, понесла, затараторила. Издали видя, что Элисе плохо, подошла Реха.

— О чем разговор? — спросила она.

— О том, что есть человек, который говорит, что будущее Элисы — в его руках. И человек этот — не Висхан, которого она любит, а совсем другой. Поэтому я ей и говорю, чтобы она по душам поговорила с Висханом. А то…

— Эх ты, трепачка! — покачала головою Реха. — Кто тебя просил язык распускать? Я ведь тоже слышала, что Висхан говорил, а вот молчу!

Глаза Элисы наполнились слезами. Слезы покатились по щекам. Шила в мешке не утаишь. Ее позор перестал быть тайной. Плакала она так, словно хотела выплакать все горе, накопившееся за последнее время.

— Так я ведь ей сочувствую! — сказала Буй-Долмаж.

И тут Элиса поняла, что Буй-Долмаж ее ненавидит.

Ей захотелось закричать на весь коридор, выбежать отсюда, убежать, уйти навсегда, чтобы больше никогда не встречаться со всеми теми, кто здесь есть…

И если бы не выработавшаяся у нее в последнее время привычка сдерживать себя и не выдавать своих переживаний, она, наверно, и закричала бы, и побежала. Но, как мельничные жернова, перемалывало ее сердце все внутри, внутри, внутри…

И, словно почувствовав это, исчезла Буй-Долмаж. Элиса закрыла глаза и слабо улыбнулась, ощутив себя победительницей.

Раздался звонок, но она так и осталась стоять у стены.

Всплыла в памяти сказка, рассказанная когда-то бабушкой.

«Строил аллах ад. Столбы поставил каменные, а как развел в пекле огонь, расплавились каменные столбы. Столбы поставил железные — тоже расплавились. Стальные — тоже. Из чего бы ни делал, все плавились и плавились. Думал аллах, думал — и придумал: сделал столбы из сердец человеческих. Вот они-то и не расплавились, не сгорели, все выдержали. Вот что такое сердце человека!»

«Все выдержу и я! — подумала Элиса, и ей стало легче, но тут же вздохнула она. — А как выдержать, как?..»

Надо было идти в аудиторию. Взяв со стола преподавателя билет, Элиса села у окна и прочла его содержание. Не поняла. Еще раз прочла. Еще и еще. Закрыла глаза, попыталась сосредоточиться, вспомнить, что относится к названным темам. Но мысли не шли в голову. Все путалось, а когда она посмотрела на доску, написанное на доске поплыло синими кругами.

Такого с Элисой не бывало никогда.

Снова взглянула в билет, и на этот раз буквы и слова запрыгали, то прячась друг за друга, то вовсе исчезая из поля зрения.

Реха, успевшая исписать около двух тетрадных листков, оглянулась и, посмотрев на Элису, увидела, что та даже не прикоснулась пером к бумаге.

— Какие вопросы? — зашептала Реха, надеясь подсказать подруге.

Но та не отвечала. Мысли ее были далеко. Она вспоминала кинжал Мовсара и его обещание, которое он до сих пор не выполнил.

О, эти искривленные губы и жалкий лепет: «Элиса, Элиса, клянусь, что женюсь на тебе… Мы уедем отсюда… Все будет хорошо… Только молчи…»

Почему до сих пор она не вспоминала этих его слов? Почему как следует, настойчиво не напоминала ему о них, а только робко, как провинившаяся школьница, разговаривала с ним? Может быть, потому, что не хотелось даже в мыслях возвращаться к этому проклятому дню, потому, что, едва вспомнив его, она дрожала как в лихорадке? Нет, нельзя отталкивать от себя воспоминания, нельзя убегать от себя! Надо помнить. И надо действовать. Жутко? Да. Страшно? Да. Но надо, надо!..

И память, словно идя навстречу этим помыслам, во всех подробностях передала Элисе все, что было. Что было… Ах, лучше бы не было!..

И, как ни странно, ей стало легче. Исчезла скованность, голова перестала кружиться, сердце успокоилось.

«Неужели это я? — подумала Элиса. — Неужели я могу так четко думать, быть такой спокойной после разговора с этой Буй-Долмаж?.. Все. Решено. Пойти к Мовсару… И как можно скорее… Сегодня… Больше нельзя, просто нельзя больше ждать…»

— Товарищ преподаватель, разрешите уйти?

— Что с вами?

— Плохо себя чувствую.

— Пожалуйста. Приходите в следующий раз.

Она выбежала на улицу и помчалась к остановке трамвая.

«Сегодня, сегодня, сегодня!» — стучало в голове.

Она забыла, что каждый раз, отправляясь к Мовсару, думала так, именно так, точно так.

Воздух, люди, пролетавшие мимо машины — все казалось другим, особенным, не таким, как всегда. Сердце звенело, и она временами будто бы слышала этот несуществующий звон.

Она остановилась у автобусной остановки. Носком туфли принялась разглаживать мягкий снег.

«А Висхан? Не отвергнет ли он меня, если я пройду через замужество с Мовсаром?»

Эта мысль оборвала ее радужное состояние, она словно возвратилась из сказки в реальную жизнь, с небес на землю.

На душе снова стало холодно.

И только тут ощутила она ветер, который дул ей в лицо и которого раньше она не замечала, потому что ее не было на земле.

Висхан… Ну, что ж, Висхан — это все-таки потом. А сейчас — Мовсар.

Мовсар, Мовсар, он стал другим, совсем не таким жестоким, как тогда…

Он скажет ей сегодня: «Как все это могло случиться! Элиса, милая Элиса! Сестра моего друга Нухи! Что натворил я с тобой!..»

А она скажет ему: «Не надо, Мовсар, не горюй. Ты тоже попал в беду. Ну, что ж… Все это можно исправить…»

Подкатил переполненный автобус, Элиса заторопилась, и ход ее мыслей оборвался.

Втиснувшись в людскую массу с передней площадки, она попыталась, несмотря на то что ее сжимали и толкали со всех сторон, восстановить свои размышления. Но сделать это оказалось не так-то просто.

Тогда она стала обдумывать предстоящий разговор с Мовсаром.

«Надо просить его, умолять, чтобы он понял наконец, как мне тяжело, как я страдаю. Но говорить с ним надо ласково, понимая, что и ему, имеющему жену и ребенка, тоже тяжело. Попробуй-ка убедить жену отдать хотя бы на время своего мужа! О, для этого нужны адское терпенье и выдержка! С другой стороны, если ввести Марху в курс дела, она, пожалуй, даже согласится помочь. Только хватит ли мужества и у меня, и у Мовсара все ей рассказать? Лучше было бы, конечно, если бы Мовсар сам нашел какой-то выход…»

Все, что она до сих пор скрывала от родственников и чужих людей, от друзей и недругов, от старых и малых, от неба и воды, от стен и крыш, от города и мира, — все это должно было сегодня стать известно людям. Или остаться