После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев

помощи», Сардал же сдаваться не хотел. «Пришел, — думал он, — наступил этот счастливый час, хвала тебе, великий аллах! Только не надо пускать Зелиху в дом, это теперь мой дом! Кто знает, что у нее на уме. Может быть, подожжет этот дом, который строила она вместе с Мурдалом собственными руками! А может быть, катушку ниток украдет, кусок мыла или еще что-нибудь припрячет. Мало ли что есть в доме брата! И ничто не должно пропасть, исчезнуть, уйти из моих рук! Только бы этот проклятый Ильяс в самую решительную минуту все не испортил! Нет, не посмеет он пойти против отца, который не о себе, а о нем и его братьях заботится! О, аллах, укроти его нрав! Если уж меня не стесняется, так пусть хоть постесняется людей! Как я ни старался, все же не уберег своего любимца Ильяса от Мурдала». И вспомнилось Сардалу: Ильяс и Зелиха сидят у постели Мурдала и разговаривают. А когда он, Сардал, входит, они умолкают. «Горе мне, горе, перед самой смертью испортил он мне сына. Наточил его, как чеченский клинок. Комнист, комиссар, язык подвешен… Ну, ничего, я тоже кое-что умею, еще потягаюсь с тобою, покойник, держись!..»

Сардал с ужасом поймал себя на том, что боится даже и мертвого брата…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Вот уже два года прошло со дня смерти Мурдала.

Зелиха все это время в трауре, одета с головы до пят в черное. Встречая ее на улицах аула, люди с глубоким сочувствием провожают ее долгим взглядом. А иные останавливаются, заводят разговор о том, что умершие уходят, а живые остаются в этом мире и потому должны жить и радоваться жизни. Она печально улыбается и кивает головой в знак согласия, потому что не хочет омрачать своим неизбывным горем настроение добрых людей.

Сразу же после похорон Мурдала, против воли отца переселился Ильяс в дом Зелихи. Не удалось Сардалу добиться, чтобы ушла Зелиха к своим родным и все оставила в его распоряжение: помешал родной сын, его любимец, на которого рассчитывал он больше, чем на самого себя. Забрал Ильяс свои вещи и перенес их к Зелихе. Так и живет у нее, скрашивая ее одинокую старость.

Чего только ни делал Сардал, чтобы прогнать вдову и вернуть сына! Цеплялся и придирался ко всему. Скромность Зелихи, не показывавшей людям своих слез по горячо любимому мужу и всячески подавлявшей свое горе, он истолковал по-своему: безучастна и безразлична она к смерти мужа, забыла его, как только он скончался. А родственники ее — не мужчины, раз не хотят ее забрать к себе. Холодные люди и они, и она. Она всю жизнь мучила Мурдала, а когда сжила со света, вогнала его в гроб, какими-то хитростями заманила к себе Ильяса, отняв родного сына у любящего его отца, нагло заняв место его законной матери.

Много и без устали говорил Сардал. На каждом углу. Днем и вечером. Говорил и говорил. Все говорил, кроме правды.

Думал, забыли люди про уход Ильяса. Про то, как во время похорон Мурдала пожалел он досок, выпиленных из старой акации для могилы брата. Досок пожалел!..

Нет, Сардал, хотя и не бросают тебе упреков в глаза, но знают жители аула, кто ты такой. Помнят люди плохое, крепко помнят. И при случае так напомнят тебе, что пожалеешь еще обо всем, да поздно будет…

Мовсар так в ауле и не появился. В Грозном поселился женился, стал отцом, работает на заводе токарем.

В Грозный же уехала и Элиса: в прошлом году перешла с заочного отделения на очное.

Она по-прежнему не находит себе места, думает, как выйти из безрадостного своего положения. Сколько раз просили ее подруги, чтобы рассказала она им о своей тоске, но она все такая же скрытная, как раньше, и больше всего на свете боится их настойчивых вопросов.

Она почти перестала смеяться. Все чаще уединялась в каком-нибудь дальнем углу институтского сада.

Однажды девушки занимались в комнате общежития. Элиса листала учебник, но думала о чем-то своем.

— Девочки, а я что знаю! — раздался крик Рехи, — наша тихоня влюбилась!

— В кого?

— В заочника Висхана. Вот он, глядите — на титульном листе Элисиной любимой книжки!

— А где он работает?

— В редакции газеты. И стихи пишет.

— Поэт и художница под сенью струй! Их осенило вдохновение. И, как ни странно, — в один и тот же момент.

— Я видела его! — воскликнула одна из подруг. — Красивый! — Элиса смущенно улыбалась.

— Да, полюбила. Да, он очень красивый!

— Ну, вот, видишь, я сразу догадалась. Одобряю!

— И все-таки, — нахмурилась Элиса, — я не думаю ни о чем серьезном.

— Почему же?

— Мужчины все зазнаются, как только чувствуют, что их любят.

— Ну уж, не все!

— Не все ведь такие, как Изновр!

«Девочки, девочки, — вдруг расстроившись, подумала Элиса, — разве они поймут мое горе?! Ведь к такой, как я, многие чеченские ребята будут относиться одинаково. И Изновр, и Висхан, и другой…»

И радость, ощущение счастья сменились привычной болью и тоской.

Так вот и стала для нее любовь запретной и недосягаемой.

Стремясь уйти от своих горьких дум, она все еще лелеяла в душе надежду на Мовсара. Он, правда, женился. И у него есть ребенок. И он вовсе не бывает рад, когда видит ее. Но, в конце концов, он же обещал. И он совсем не нужен ей навсегда, на всю жизнь. Она и сама не согласилась бы на это. Зачем разрушать его семью? Пусть он только побудет ее мужем хоть неделю…

Время от времени приезжали к Мовсару Нуха и Ильяс. И всегда вместе с ними приходила Элиса. Во время этих коротких посещений она неизменно находила момент, чтобы тайком напомнить ему, что все еще ждет, терпеливо и неизменно, когда же наконец он избавит ее от этого страшного позора, о котором, к счастью, пока еще не узнали люди. Ей, конечно, и в голову не приходило, что Ильяс, Хамид и даже Сардал знают все. Сардал охотно раззвонил бы тайну на весь аул, если бы сыновья не пригрозили ему тем, что не только Ильяс никогда не вернется к нему, но и Хамид тоже уйдет: Сыновей своих Сардал искренно любил, и такая угроза была для него слишком серьезной, чтобы с нею не посчитаться. Порой, болтая с кем-нибудь, он чувствовал, что его так и подмывает проговориться, но в последнюю минуту прикусывал язык…

В дни приезда Нухи и Ильяса к