Портрет - Сюзан Обри

ей знаком… Ей вспомнилась легенда о Медузе – она прочла ее в отрочестве и испытала настоящий ужас. Не смотри на него, главное – не смотри на него. Нетвердой походкой она дошла до кресла, в котором просидела столько часов, и рухнула в него. Отныне инстинкт выживания требовал от нее делать как можно меньше движений.

– Мне позвонил мой коллега доктор Харви, чьей пациенткой вы являетесь; он сказал, что вчера осмотрел вас и увидел положительные сдвиги в вашем поведении. Вы не отвечали на его вопросы, однако он заметил, что вы проявили внимание.

Ничего не говори, опусти голову пониже. Не давай ему заглянуть тебе в глаза.

Мужчина взял стул и придвинул к ней. Скрежет заставил ее содрогнуться.

– Ваша сестра Жанна была бы так счастлива узнать, что вы прогрессируете. Вы бы смогли покинуть это учреждение и вернуться домой.

Изабель не удалось сдержать дрожь. Мужчина склонился прямо над ней.

Этот запах табака и одеколона.

– Достаточно одного слова, любого высказывания с вашей стороны – и я гарантирую вам, что вы сможете покинуть это учреждение.

Она была уверена, что знает его. Этот голос, этот запах. Он что-то сказал про Жанну. Что ее связывает с ним?

Поток слов и образов хлынул в сознание Изабель. Падают хлопья снега. Они густые и шелковистые, на елке мигают лампочки, в очаге весело потрескивают поленья. У нее на коленях книга. Самая любимая – сборник сказок Андерсена. Отец подарил ей его на двенадцатилетие. Она слышит звон дверного колокольчика. Ее это удивляет: Жажа с родителями ушли, ведь они уже ушли, куда же? Да, на концерт, «Реквием» Моцарта в базилике Нотр-Дам. Она не захотела пойти с ними, потому что «Реквием» ей кажется слишком печальным, а Рождество должно быть веселым – как в годы ее детства, когда они с сестрой, усевшись рядом на ступеньках, с нетерпением гадали, какой кому подарок достанется, а было это под самый Новый год, в день святого Сильвестра, перед Полуночной мессой. Она кладет книгу на журнальный столик, выходит в прихожую, смотрит в глазок. Узнав посетителя, открывает дверь и улыбается. «Добрый вечер, мсье Левассёр».

Это он. Не смотри на него. Опусти голову пониже. Сиди не шелохнувшись, как статуя. Он не должен понять, что ты узнала его.

– Мадемуазель Валькур, вы слышите меня?

Не отвечай. Притворись мертвой.

Стул легонько скрипнул под его весом. Если б только сейчас снова вошла сестра Ивонна…

В дверь звонят, вот сейчас она откроет, это Шарль Левассёр. И шляпа, и пальто у него все в снегу. Она удивлена и смущена – впервые она с ним наедине. Он хочет видеть Жанну. Она отвечает, что сестра с родителями ушли. Холод на улице собачий, она приглашает его войти. «Вам хорошо бы горячего чаю, сегодня мадам Августа в отпуске, я сама не умею хозяйничать, но уж чай-то смогу заварить». Он снимает шляпу и пальто, вешает на вешалку, от его сапог на полу мокрые следы. Он слегка пошатывается, как будто выпил, впивается в нее взглядом, его голубые глаза похожи на стеклянные шарики с красными полосками внутри, она его таким никогда не видела, «сегодня вечером вы красивей обычного, мадемуазель Валькур», он делает к ней несколько шагов, она пятится, ей страшно, она порывается бежать в кухню, он грубо хватает ее за плечо, она застывает от ужаса, «мсье Левассёр, пожалуйста, оставьте меня», ей хочется закричать, но из раскрытого рта не вылетает ни звука, точно в кошмарном сне. Он толкает ее на диван, задирает ей юбку, копошится, она отбивается, но он настолько сильнее ее, боль, будто ножом разрезали ее плоть, ей хочется умереть, но она живая, слишком живая. Потом он шепчет: «Не говорите никому, это будет нашим секретом», снова надевает пальто, шляпу, входная дверь хлопает, как выстрел из ружья. Она валится, как куча грязного белья, и остается так, может быть, минуту, час, вечность, она сама не знает сколько. С трудом приподнявшись, опирается на стул, чтобы встать на ноги, машинально идет в кухню, она больше ничего не чувствует, ее парализует странное оцепенение. Подходит к мойке, хватает белье, кидает его под кран, горячая вода обжигает руки, а ей все равно. Она лихорадочно стирает, часто дыша, как загнанное животное. Отбрасывает окровавленное тряпье, и от этого неловкого движения стакан падает на пол, вдребезги разбиваясь.

Снова зазвучал металлический голос:

– Не стану долго докучать вам, мадемуазель Валькур, – говорит Шарль Левассёр. – Но я повнимательней послежу за тем, как вы выздоравливаете. Я еще вернусь, будьте в этом уверены.

В его мягком тоне ей послышалась угроза. Он встал.

– До свидания, мадемуазель Валькур.

Она чувствует его взгляд – он пронзает кожу, как ожог. Не шевелись. Притворись мертвой. Потом она слышит удаляющиеся шаги, легкий скрип дверных петель, хлопанье двери. Ее бьет неистовая дрожь.

Когда немного погодя сестра Ивонна принесла обед, Изабель Валькур лежала распростертая на полу, неподвижно, как мертвая.

LIV

В тот же день

Венсан Готье отложил кисть и отступил на несколько шагов, оценивающе глядя на холст.

– Полагаю, закончено, – заметил он, с сомнением наморщив лоб.

– Вы что же, не очень уверены? – спросила удивленная Жанна.

– Это всегда критический момент для художника: когда можно считать картину законченной? Великий Сезанн оставил значительное количество своих полотен незавершенными. Один лишний взмах кисти, и есть опасность испортить всю работу, разрушить гармонию форм, красок…

– Можно мне взглянуть?

Молодой художник не решался ответить.

– А вдруг вам не понравится?

– Позвольте уж мне самой судить.

– Как вам угодно. Заклинаю вас, будьте снисходительнее. Или нет, пожалуй! Скажите со всей прямотой. Я не перенесу, если вы попытаетесь меня пощадить.

Встав с кресла, Жанна подошла к мольберту и обошла вокруг него. Она рассмотрела картину. Ее поразило выражение непостижимой печали, исходившее от портрета. Венсан Готье, лихорадочно следивший за ее реакцией, истолковал это как неблагоприятное впечатление.

– Скверно получилось, не так ли? Вы правы. Все это ничтожество. Начну-ка я все сначала.

Он снова взял кисть, обмакнул в черную краску и хотел было перечеркнуть холст. Жанна живо и неожиданно для себя схватила его за запястье. Пролетело несколько мгновений. Она чувствовала на своей щеке горячее дыхание молодого мужчины.

– Я люблю вас, – прошептал художник. – С первой встречи я полюбил вас.

Она обернулась, бросив быстрый взгляд в прихожую. Ее муж уже уехал, сославшись на срочные дела – уж наверное на свидание с любовницей, – но она всегда была начеку, как будто опасалась его и на расстоянии.

– Молчите. Вы сами не знаете, что говорите.

– Я никогда еще не