Портрет - Сюзан Обри

– Ты позволила ему лишнего.

– Я просто сидела в кресле.

– Не держи меня за дурачка. Я видел, как ты нежно строила ему глазки.

– Я смотрела на него, позируя для картины.

– Почему он подошел к тебе так близко, что даже дотронулся? Даю руку на отсечение, вы с ним целовались!

Жанне трудно было понять нездоровую ревность мужа. Недавно она нашла письмо, валявшееся на столике у изголовья кровати, – оно было от Леонтины Комтуа, и в нем бывшая секретарша заверяла его в своей «безумной любви» к нему, желая ему поскорее бросить жену, и прочие бредни того же пошиба. После того как Жанна застигла их врасплох в компрометирующей позе – так она называла его предательство, – Шарль уволил секретаршу, и это произошло задолго до нынешнего дня, что, однако, не помешало ему продолжать с ней встречаться. Такое открытие ничуть ее не уязвило, ведь в ней уже не оставалось к мужу ни малейшего чувства, и все-таки размах его двоедушия ее ошеломил.

– Мсье Готье просто хотел поправить воротник моей блузы.

– Я тебе не верю.

– Тем не менее это правда.

– Постарайся в следующий раз вести себя с бо́льшим достоинством. Я дорожу своей репутацией.

LII

В тот же день

Взгляд стоявшей у окна Изабель впитывал лучи заходившего солнца. Краснеющий диск поворачивал за горизонт. Когда Жанна в последний раз к ней приходила? Сколько прошло с тех пор – два дня, три, неделя, месяц? Время текло по кривой. Иногда ей вспоминались ручонки малютки, их нежная влажность в ее ладонях, склонившееся к ней лицо сестры.

С того посещения Жанны она перестала принимать лекарства. Избавлялась от них всегда одинаковым способом: ждала, пока сестра Ивонна уйдет, выплевывала пилюли в раковину, старательно прополаскивала рот, чтобы и следа не оставить от этого яда, до сих пор державшего в плену ее тело.

Глядя в зеркало над умывальником, она с трудом узнавала собственные черты. Глаза остекленевшие, под ними синие круги. В волосах, черных как смоль, проглядывали серые ниточки. Кто она, эта женщина? Кто занял место прежней Изабель, такой непосредственной, смеющейся от любого пустяка, пьющей жизнь, как апельсиновый сок, не размышляя, взрываясь хохотом по любому поводу, радостно искрившейся жизнелюбием…

Память постепенно возвращалась к ней, кусочками головоломки, рассыпанными там и тут, в беспорядке, и картина ее жизни восстанавливалась. Всплыло вдруг воспоминание о фотографии – она позировала вместе с Жанной, обеим было весело, фотографу пришлось то и дело умолять их посидеть спокойно – как долго это продолжалось, в какой-то другой жизни.

В поступательном восстановлении прошлого к Изабель возвращалось и чувство реальности. В голове постоянно стучал вопрос: где она сейчас и с каких пор? Уж наверное очень долго; об этом можно судить по тому, как изменилась ее внешность. Ее сразила тяжелая болезнь? Зачем ее пичкают лекарствами?

До этого дня она не осмеливалась признаваться женщине в черном платке, приносившей ей таблетки, что ее сознание пробудилось, втайне чувствуя, что для нее это может быть опасно. Единственным человеком, которому она могла довериться, была Жанна.

Жанна… Всю ее охватило нетерпение: скорей, скорей. Любой ценой увидеть ее, сказать ей, что вот время прошло – и она восстановила здоровье, попросить вытащить ее отсюда. Но как с ней связаться? Она все еще живет в родительском доме? Подумав об этом, Изабель испытала такой прилив гнева, что сама ужаснулась. Да приходили ли они хоть навестить ее за все эти годы? Она силилась вспомнить их лица и не могла.

Горизонт за окнами уже превратился в сплошную кровавую полосу. Какой сегодня день недели? Оглянувшись, Изабель впервые заметила календарь, висевший справа от двери. Она подошла поближе. Картинка изображала Иисуса Христа с закрытыми глазами, сложенными руками, с терновым венцом на лбу. Она разобрала год: 1919. Страшная истина сверкнула в сознании. Она отчаянно пыталась вспомнить, в какой момент ее привезли сюда. Должно быть, она здесь давно, так много лет провела будто в какой-то коме, запертая в аквариуме с прозрачными стенками, отделившими ее от мира живых.

Дверь открылась. Человек в белом халате вошел в комнату с папкой в руке, на шее висит стетоскоп.

– Добрый вечер, мадемуазель Валькур.

Изабель готова была ответить, но вдруг осеклась. Этот человек, несомненно, был доктором; вот и подтверждение ее предположения, что она в больнице. Может ли она доверять ему?

– Я доктор Харви. Как вы сегодня?

Она не проронила ни слова.

– Позвольте, я осмотрю вас? – продолжал он.

Врач говорил очень вежливо. Он положил на стол папку и подошел к ней.

– Сейчас я пощупаю ваш пульс.

Он очень мягко взял ее запястье и приложил к ее спине ушко стетоскопа.

– Поглубже вдохните, – сказал он.

Она не знала, стоит ли послушаться. Он повторил просьбу. Она вдохнула и выдохнула, как он требовал. Он внимательно посмотрел на нее.

– Можете сказать, как вас зовут?

Она молча притихла.

– Какой сейчас год?

Она непроизвольно взглянула на календарь, и это не укрылось от него.

– Вы поняли мой вопрос, не так ли? Какой сейчас год? А какой день?

Ей так захотелось выкрикнуть ему в лицо, что она наконец вышла из своего отупения, спросить, что это за место, в котором она находится, почему ее здесь заперли, но, повинуясь инстинктивной осторожности, снова приняла безучастный вид, какой у нее и был до сих пор. Он торопливо черкнул что-то в папке.

– Доброй ночи, мадемуазель. Завтра я снова приду навестить вас.

И когда он уже уходил, Изабель с трудом выговорила дрогнувшим голосом:

– Я… хочу… видеть… Жанну…

LIII

На следующий день

Встав у окна, Изабель разглядывала пациентов, гуляющих по парку или играющих в мяч с санитарами. Дверь открылась. На пороге появилась сестра Ивонна, на ее губах играла улыбка. Изабель сразу изобразила на лице обычную маску живого трупа.

– Мадемуазель Валькур, у вас потрясающий гость!

Сердце Изабель зашлось от радости. Это Жанна. Доктор Харви сообщил ей хорошие новости, и вот она пришла за ней! Жажа, ко мне вернулась память, я знаю, кто я!

– Обычно гостей мы пускаем только по воскресеньям, – продолжала монахиня, – однако для выдающегося члена медицинского сообщества сделали исключение.

Разочарование уничтожило радость Изабель. Снова какой-то врач! В комнату вошел мужчина.

– Добрый вечер, мадемуазель Валькур.

Этот голос… Монахиня исчезла, закрыв за собой дверь.

Пронзившее Изабель острое ощущение тревоги вдруг превратилось в животный страх.

– Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете.

Холодный и металлический тембр, он был так хорошо