Я во всем виновата - Элизабет Кей

Колин вошел в комнату следом за ней.

– Вот, держите. – У него в руках был поднос с тарелкой тостов с маслом и тремя стаканами апельсинового сока. – Поставлю вот сюда.

Он осторожно опустил поднос на журнальный столик, но пластик стукнул о стекло слишком громко.

Накануне вечером его отвлекла моя тетя и ее безумный флирт – его можно было понять. Он мог бы провести вскрытие, но не стал этого делать. Возможно, из жалости. Полагаю, он считал, что причина смерти очевидна.

Я рассказала тебе, как она умерла. Ты казался рассеянным и возился с дворниками. Я тоже не замечала ни густого снега, ни гололеда на дороге, смотрела только на огни города вдали. Я обернулась посмотреть на сына. Увидела только темноту: ни очертаний сидений, ни окон, ни сумок, забивавших все свободное место. Сына, уютно устроившегося в автокресле, я тоже не видела. Не видела капелек пота на его носике-пуговке, не чувствовала густого молочного запаха и не слышала ровного дыхания за гулом двигателя.

У меня не было никаких доказательств того, что он здесь, что он все еще с нами, но глубоко внутри меня жило чувство, что, если с ним что-то случится, если он неожиданно окажется слишком далеко от меня, я сразу это пойму. Я затаила дыхание, надеясь услышать его. Мне бы хотелось его и увидеть. Увидеть, как ритмично поднимается и опускается его грудь. Я бы посветила в его сторону фонариком, если бы не боялась разбудить его.

Поэтому я просто поверила, что все хорошо и он отдыхает.

Сразу после трагедии я думала, как это – потерять сестру. Эмбер всегда была моей полной противоположностью. Я ставила себя на ее место и пыталась мысленно забраться в уголки ее сознания. Я никогда не думала, как себя чувствовала моя тетя в те первые минуты, в последующие недели и потом, десятилетия спустя, когда весь мир забыл, что когда-то существовала еще одна маленькая девочка.

Я стала думать об этом чаще, когда сама стала матерью. Эта мысль терзала мое воображение каждый раз, когда я не была до конца уверена, что мой сын в безопасности. Я не могу даже представить себе воздействие таких событий – событий, которые обрушиваются на людей с такой силой, – без слез.

Глава 37

До поездки в коттедж я представляла себе свою вину в виде маленького камушка: единого неделимого объекта, которым можно владеть и который можно лелеять. Теперь я вижу, как она постоянно меняется, движется и развивается. Она, как песок, постоянно утекает сквозь пальцы. Ее нельзя удержать. Ею нельзя завладеть.

Каждая из нас троих сыграла тем летом свою роль. У каждой оказалась своя крупинка вины, которую мы увезли с собой. Мы все несли ответственность за то, что случилось с моей кузиной в пещере: за то, что начали игру, за то, что выдумывали испытания, за то, что расширяли их границы. Я знала это с самого начала; я никогда не пыталась присвоить вину целиком.

И только тогда, в те роковые выходные, я поняла, что то же самое можно сказать и про смерть кузины. Я пыталась сделать эту вину своей, запихивала этот камешек себе в душу… как камень в ботинок, который мешает на каждом шагу. Я верила – целых два десятилетия, всю свою взрослую жизнь, – что я устроила пожар, в котором погибла маленькая девочка. С тех пор я тащу за собой тугую паутину горя, вины и гнева. Каждый день я думаю об этих ужасных вещах, вине и ответственности. Я с трудом проживала черные ночи, и перед моими глазами снова и снова вставали ужасные слова: «убийца», «смерть», «ад». Я жила, окутанная смертью. Я потеряла так много себя из-за этой вины.

Которая, как выяснилось, тоже была не только моей.

– Лиди? – рискнула спросить я.

Она, тяжело дыша, стояла среди обрывков бумаги, как в сугробе. При моих словах она глубоко вдохнула и медленно выдохнула.

– Все хорошо. Простите.

– Что это было? – спросила я.

– Я просто…

– Что случилось с четвертой таблеткой? – поинтересовалась Эмбер.

– Замолчи, – велела я. – Не надо.

Мне и в голову не пришло, что запись в блокноте тети может быть подлинной. Я была уверена, что она была сделана несколько часов назад, когда моя кузина снова отчаянно попыталась уйти от ответственности. Я уже собиралась все рассказать, начав с первого поддельного дневника двадцать лет тому назад и с пожара. Но тут сестра разрыдалась.

Я хотела ее утешить, хотела подойти к ней, но остановилась, когда она сказала:

– Это была я.

Она вытерла глаза ладонями, прошла через комнату и плюхнулась в кресло. Эмбер задрала брови. Я медленно села прямо на кофейный столик.

– Лидия?

– Чарли рассказал нам о ночных страхах, помнишь?

Она обращалась ко мне, словно нашей кузины тут не было.

– Да.

В моей памяти сохранилось каждое мгновение перед тем унизительным отказом.

– И я помню, – вставила Эмбер.

– А потом он вернулся с пляжа и подошел ко мне, – продолжила Лидия. – Ты как раз обедала. И он сказал мне, что его кузен иногда принимает снотворное, чтобы прекратились ночные кошмары, и что нам стоит попробовать, и что, возможно, он сможет раздобыть нам одну или две таблетки.

Эмбер фыркнула.

– Но я могла справиться и без него, – сказала Лидия. – Я сказала, что украду таблетку и подложу ей в тарелку. Сейчас это кажется бредом. Не могу поверить, что я… думала, что окажу ей услугу.

– Ты это сделала? Ты дала ей таблетку?

Лидия кивнула.

– Я хотела произвести на него впечатление. Я хотела ему понравиться.

– Когда это было? – спросила я.

Лидия подтянула колени к груди, уткнувшись в них подбородком.

– В ту ночь, когда она умерла? – снова спросила я.

Я говорила как робот, односложными, неестественными фразами. При этом я заново переосмысляла свою вину. Мой разум прокручивал назад двадцать лет. Я пыталась переписать эту историю, вплести в нее новую информацию, найти другое объяснение. Думаю, я казалась им заторможенной, но мозги у меня кипели.

– Да, – сказала Лидия.

– Что «да»?

– Я дала ей снотворное в ночь ее смерти.

– Но это значит…

Я потрясла головой. Рассудок помутился. Я не могла понять, что происходит. Пыталась всех разбудить, тормошила их, кричала, выгоняла из спальни. Я кашляла в дыму, ничего не видя. Я думала, что все идут за мной.

– Лидия, что ты несешь? Какого хрена?

Я утратила огромную часть