Двойная ложь - Джей Ти Эллисон

Итан рассмеялся, и в этом порыве веселья было нечто такое, из-за чего присутствующие начали поднимать руки. Один мужчина (разумеется, мужчина) напыщенным и самодовольным тоном пустил стрелу ей в сердце.

– Мистер Монклер, вы не считаете свои книги более важными, чем работы жены? Вы, как мейнстримный писатель, создаете значительные работы, а ваша жена, как жанровый автор, пишет просто развлекательное чтиво?

Ее муж, литературная звезда, Писатель с большой буквы «П», улыбнулся и махнул рукой в сторону Саттон.

– Зато она такая симпатичная.

Вся публика засмеялась, и Итан тоже, а Саттон пришлось улыбнуться, чувствуя себя никчемной и ничего не значащей. Она всегда понимала, что Итан и многие его почитатели считают ее посредственным писателем. Итану Бог подарил талант, а Саттон – гражданин второго сорта. Каждый раз, когда она вспоминала этот момент, слова приходили сами собой. Слова, которые она слышала, когда в угоду толпе Итан принизил ее работу. Ты никто. Ты ничто.

Так что вполне понятно, почему ее первая награда вбила между ними небольшой, но неприятный клин. А вот вторая награда, по-настоящему престижная, создала настоящую проблему. Внешне все выглядело хорошо. Итан во всеуслышание заявлял, как гордится своей замечательной, талантливой женой. Какие у нее прекрасные книги. Но он никогда не называл ее писателем. Никогда.

А тем временем дома их счастливая жизнь постепенно увядала, прекрасные руки больше не касались ни Саттон, ни клавиатуры, ни чего-либо серьезного. Итан совершал долгие прогулки по вечерам, а когда возвращался, от него пахло бурбоном и другими женщинами.

Саттон не справилась. Не справилась с их браком. А потом… вот уж сюрприз так сюрприз.

Его назвали Дэшил.

Призрак отца

Сейчас

Сегодня в Париже было тепло, и Саттон больше не хотелось делать себе поблажек. Она шла мимо Военной школы, двор которой был полон вопящих, смеющихся детей, выскочивших на перемену, и удивлялась, как они вообще чему-то учатся, постоянно находясь на улице и крича от радости, как все дети. Быть может, парижские матери знают что-то такое, чего не знают американские? Возможно, у них есть какой-то ключ, которого Саттон всегда не хватало?

Она не позволила себе вспомнить о Дэшиле. Как и Итана, его больше нет, а Саттон Монклер теперь новая женщина и живет без них. У нее нет прошлого. Не было ни испытаний, ни бед. Даже для себя самой она загадка.

От квартиры до Сены было всего семь минут ходьбы. Саттон взяла левый берег штурмом, шагая вдоль извилистой полоски воды по направлению к Нотр-Даму, высоко подняв голову и размахивая руками. Может, она всего лишь песчинка, но теперь стала парижанкой, и туристы смотрели на нее с восхищением. Она была воплощением их шаблонных представлений – великолепная парижанка в элегантной одежде, идущая вдоль Сены. «Если бы только мы могли выглядеть так же шикарно, – думали они. – Воистину нет ничего более очаровательного, чем парижанка».

Цвета. Цвета Парижа. Такие ошеломляющие. Нежно-розовые и ярко-желтые, черные и зеленые, кремово-белый мрамор, золотистые солнечные лучи. Саттон не переставая рассматривала все вокруг, каждый новый предмет, внимала скрипу велосипедного колеса, гудку клаксона, птичьему крику – все это доносилось с шепотом ветра.

Столько всего, что ее захлестнули чувства, а на глаза навернулись слезы, и она устремила взгляд прямо вперед, на нежно-голубое небо за атласными серыми мостами, не глядя ни вправо, ни влево, пока не взяла эмоции под контроль. Спустя мгновение, а может, и два, ей в голову пришла идея. Ей редко приходилось искать идеи – они имели свойство появляться без предупреждения, с полностью сформированными персонажами, в ярких мысленных образах, сцены сами разворачивались перед глазами.

Она увидела женщину с длинными струящимися рыжими волосами. Она была в платье восемнадцатого века: юбке кремового цвета с пышными рюшами из зеленого бархата и вышитом розовыми и золотыми листьями лифе. Она скакала на лошади к большому замку. Там проходило какое-то торжество – точно, свадьба. Женщина приближалась к стенам замка: да здравствует новая королева. Но действие происходило не в прошлом, а в будущем. Будущее, в котором мир рухнул, и брак между враждующими фракциями поможет остановить грядущий апокалипсис.

Саттон мысленно улыбнулась.

Ни эпоха, ни финал истории роли не играли. Разве есть на свете женщина, которая не хотела бы облачиться в тяжелые шелка и проскакать на лошади под аркой ворот, когда ее лицо осыпают лепестками роз, а толпа радостно выкрикивает ее имя?

История лилась в ее сознание, как вода со скалистого уступа, – нескончаемый ровный поток, сверкающий в солнечном свете. Лепестки роз превратились в потоки крови, сцена триумфа потемнела: небо стало черным, взметнулись пожары, в ушах зазвучали крики тех, кто находится за стенами замка; ее королева, прекрасная королева, лежала неподвижно, завернутая в полупрозрачный саван.

Надо было срочно возвращаться домой и все записать. Всего через два часа Саттон уже думала о квартире как о доме, как странно. У нее был острый ум, а потому новый сюжет она будет помнить достаточно долго, чтобы успеть его оставить на бумаге. Но она не хотела рисковать. Первое правило творчества: никогда не растрачивай дар муз попусту.

Она развернулась и пошла обратно. Появлялись все новые идеи, яркие и четкие сцены врезались в мозг. Полчаса, чтобы добраться до ноутбука, это слишком много, решила Саттон. Она зашла на открытую террасу ближайшего кафе, напоминающую садовую страну чудес, заняла столик на солнце, властно попросила кофе, как это делали другие женщины в ее районе, достала блокнот «Клерфонтен» и начала писать.

Не прошло и пяти минут, как разверзлись небеса и полил дождь. Саттон перебралась внутрь вместе с кофе, смеясь и отряхивая волосы от воды.

Остальные посетители хлынули в крытый дворик с огромными, как в оранжерее, окнами. Саттон направилась к бару.

И лишь когда она попала из кафе-сада в тусклый деревянный интерьер ресторана, поняла, где находится. «Клозери де Лила». Одно из любимых мест Хемингуэя. Она забрела на Монпарнас. Как кстати.

Разволновавшись, она села у бара. Огляделась, стараясь не быть слишком похожей на туристку. Да, здесь стоял табурет с мемориальной табличкой – там, где любил сидеть Хемингуэй, но ее также окружали призраки Монпарнаса. Сюда приходили все великие творцы того времени.

В зале витала особая энергетика. Саттон всегда чувствовала энергетику, чаще всего такое бывало в толпе, но это место, этот пустой темный бар с полускрытой фотографией Папы Хэма, висящей на стене справа от бара, над светильниками, похожими на рога с красными кончиками, это место наполнило ее своей пустотой, историей. Должно быть, те люди оставили здесь