Детектив Киёси Митараи - Содзи Симада

– Зачем? Она не имеет никакого отношения к нашему делу, – замямлил Тофлер, не ожидавший такого натиска.

– Имеет она к нему отношение или нет, решит суд, – отрезал Уокиншоу. – Тебе приходит срочная телеграмма посреди ночи – значит, это вопрос крайней важности. И потом, разве она адресована лично тебе? Ты лишь принял ее от имени нашей съемочной группы. Мы тоже имеем право ее прочесть.

– Нет, это телеграмма частного характера. От друга со студенческой скамьи, он работает в полиции…

– Завязывайте со своими отмазками, господин режиссер. А если это и впрямь так, то лучше тебе доказать это прямо сейчас и дать нам на нее взглянуть.

Тофлера явно загнали в угол.

– Это нарушение частной жизни…

– Чьей? Твоей? Леоны?

Сложив руки за спиной, режиссер принялся расхаживать туда-сюда. Оливер и Берт ничего не говорили и ждали.

– Ну хорошо. Не моей. Леоны, – объявил Тофлер, прекратив ходить. – Однако и у обвиняемой есть права. Я не обязан раскрывать улики, которые поставят ее в явно неблагоприятное положение.

Уокиншоу насмешливо хмыкнул.

– Зависит от того, что это за вещь. Если это серьезная улика, могущая повлиять на решение суда, то укрывать ее равносильно преступлению. Но пора бы спросить мнения судьи и присяжных.

– По поводу этой улики? – спросил Берт.

– Думаю, с учетом сложившейся ситуации этот вопрос нужно решать в нашем зале суда коллективно.

– Хорошо. Джек, ты требуешь представить суду улику из кармана Тофлера?

– Требую, – незамедлительно ответил тот.

– А ты, Винс?

– Полагаю, без этой телеграммы вынести вердикт невозможно.

– Принято. Оливер, хочешь высказаться?

– Нет, спасибо. Предлагаю просто проголосовать большинством.

– Хорошо. Те, кто хочет увидеть телеграмму, поднимите руку.

Все, кроме Леоны и Тофлера, подняли руки.

– Что ж, результат очевиден. Извини, Эрвин, но я тоже присоединюсь к остальным, – сказал судья.

Секунд десять Эрвин Тофлер молча стоял. Наконец он заговорил:

– Я не хочу повторять одно и то же, как заезженная пластинка. Однако я сомневаюсь в легитимности этого судебного процесса и самого суда. Во-первых, мы не какое-то сборище людей разных профессий. Нас объединяет общая цель – снять «Саломею» и привести ее к успеху. Мешать съемкам в погоне за фантомом справедливости – все равно что ставить телегу впереди лошади. Мы обесцениваем собственную же работу.

Во-вторых, мы пытаемся прийти к заключению, опираясь исключительно на косвенные улики. Никто не видел собственными глазами, как Леона убивала Кэрол. И не факт, что найденный в коридоре нож стал орудием убийства.

Уокиншоу положил массивный нож в носовом платке на кровать Леоны. Сама актриса апатично сидела на противоположном краю кровати возле Джойса Изнера.

– Не доказано ни то, что кровь на ноже принадлежит Кэрол, ни то, что отпечатки пальцев на нем оставила Леона. И тем не менее вы намерены объявить талантливую актрису убийцей и навечно изгнать ее из киноиндустрии…

– Так ведь ты сам наложил вето на судебную экспертизу, Эрвин. Хватит, нам ясен твой посыл – нельзя ни под каким предлогом забывать, что мы одна команда. Будем держать это в уме. А теперь покажи нам телеграмму.

Уокиншоу протянул руку. Тофлеру не оставалось ничего, кроме как неохотно запустить руку за лацкан пиджака. На его лице, однако, читалось удовлетворение, словно он говорил: «Я сделал все, что мог». Уокиншоу моментально выдернул у него конверт и, нетерпеливо вынув лист бумаги, подался вперед, так, чтобы на текст падал свет лампы.

Когда он дочитал, на его лице отразилось удовлетворение человека, в руках которого была безоговорочная победа. Его движения становились все более расслабленными. Он явно волновался и одновременно наслаждался, подбирая слова для описания этой приятной победы.

– Что ж, оно того стоило, коллеги. Насколько бы вы ни симпатизировали японцам, ознакомившись с этой телеграммой, вы признаете, что я был абсолютно прав. Но если ее зачитаю я, то могут возникнуть сомнения. Поэтому во имя беспристрастности давайте попросим сделать это судью.

Драматичным жестом он почтительно передал телеграмму Берту. Тот достал очки из кармана и, надев их, поднес бумагу к свету керосиновой лампы. Молча прочитав ее, тоже изменился в лице. Прошло некоторое время, прежде чем он заговорил.

– Это ужасно, коллеги, – сказал Берт с болью в голосе. – Сейчас мы с вами наблюдаем пример того, как редкий талант оказывается безумным гением. Думаю, в свете открывшегося нам будет справедливо сказать, что она заслуживает забвения во тьме.

– Я даже не ожидал, что у нас будут настолько безупречные доказательства. Но мне тоже невероятно грустно… Ну что ж, Берт, зачитай нам телеграмму.

– «В доме Леоны Мацудзаки обнаружены четыре трупа младенцев в сосудах. У всех вырваны мягкие ткани на задней стороне шеи и выпущена кровь. По результатам оперативного исследования установлено, что трупы принадлежат ребенку супругов Диего, ребенку супругов Бейнс, внучке Ларри Говарда и ребенку супругов Макдональд. На основании этого полиция Лос-Анджелеса установила, что похищения и убийства младенцев совершены Леоной Мацудзаки. Немедленно выезжаем к вам для ареста. Просим вас взять ее под охрану».

Дочитав, Берт выпрямился, положил очки в футляр и чуть трясущимися руками опустил его в нагрудный карман. Телеграмму в конверте он протянул обратно Уокиншоу, а тот, в свою очередь, отдал ее Тофлеру. Но даже после того, как режиссер засунул конверт обратно в карман, никто не открывал рта.

В странном зале суда еще долго стояла жуткая тишина. Казалось, они вернулись в эпоху, когда люди еще не придумали языки. Снаружи понемногу отступала ночь. Земля двигалась вокруг собственной оси медленнее минутной стрелки и исправнее самых точных шестеренок. Людям, вершившим суд над одним человеком, казалось, что они слышат тихий скрип вращения этого огромного шара.

Казалось, они попали в какой-то бесконечный вакуум, однако внезапно его нарушил чей-то тихий плач. Обратившись в слух, все посмотрели на Леону. Она сидела на кровати, свесив голову, но было не похоже, что плакала она.

– Это я… – послышалось сквозь плач. Все разом перевели взгляд на Джима Бейнса. – Я уважал Леону. Восхищался ее изящными движениями, воздушной походкой, пластичностью… Мне так нравился ее несгибаемый характер, теплая улыбка, интеллигентность, неукротимая натура… Теперь же я чувствую себя жестоко обманутым. Оказывается, она просто больная и вся ее необычность была лишь плодом наркотиков. Понятно, что она хотела оправдать надежды окружающих…

Джим на некоторое время умолк, погрузившись в размышления. Затем продолжил:

– Мы даже и не подозревали, что она настолько безвольна. Подсела на вещества и уже не смогла с них слезть… – Он достал носовой платок и промокнул им глаза и лицо. – Но все это уже не важно. Я никогда не прощу ее. Именно потому, что я так ее уважал, теперь я всей душой ее ненавижу. Если б сейчас, на этом самом месте, решалось, сжечь ли ее на костре, я бы точно проголосовал за. Не говоря уже о том, что она убила моего сына. Моего новорожденного ребенка, которого я так любил, которого моя жена так нежно прижимала к груди… Да такого человека – если ее вообще можно назвать им – даже четвертовать недостаточно!

Речь Джима оборвалась, и в комнате повисла тишина. Даже Уокиншоу и Тофлер, которые обычно говорили больше остальных, словно забыли родной язык.

– Черт побери, да что же это за чертовщина такая? Неужели Леона на самом деле вампирша? – пробормотал Винсент Монтгомери. Теперь, когда Иоанн и Иродиада были мертвы, а главную героиню обвиняли в преступлении, он был последним главным актером.

– Неужели такие люди действительно существуют? Уже двадцать первый век на пороге! – сказал Сэм Ходжес, игравший палача.

– Она принадлежит к особой породе. Не такой, как мы, – снова заговорил Уокиншоу впервые за долгое время. Сейчас он был абсолютным победителем.

– Может, в Азии все еще есть такие люди? – сказал Дэнни Фишер.

– Нет, я имел в виду кое-что другое. Слышали когда-нибудь про семью Калликак? По-моему, сейчас будет совсем