Детектив Киёси Митараи - Содзи Симада

– Никак не могу взять в толк, зачем ей устраивать такие чудовищные вещи.

– Потому что она – дьявол во плоти. Либо же дьявол поселился в ее голове. Не знаю, как еще это объяснить. В нашем мире действительно обитает тот, чей смысл существования заключен в борьбе с Богом. Так что не надо искать никакой логики в том, что она зверски убивает людей.

Тофлер продолжал стоять, опустив голову.

– Сам подумай, Эрвин: перед нами точная реконструкция пыточной из Средних веков. И это она устраивает в конце двадцатого века! Перед нами наглядное доказательство того, что спустя века и эпохи дьявол живее всех живых. Будь сейчас Средневековье, мы немедленно спустились бы вниз, связали ее и подожгли.

Тофлер ничего не ответил.

– Увы, Джером разделил трагическую судьбу Баркли. Но посмотри сюда… – Уокиншоу слегка оттянул воротник пижамы Мирандо. Плоть в области шеи как будто содрали.

– Хватит… – простонал Тофлер, отводя взгляд.

– Отсюда она, наверное, и хлебала кровь. Мирандо ждало то же самое, что и пятерых детей. Саломея, отрубившая Иоанну голову, чтобы бесконечно целовать его, – сама невинность по сравнению с ней. Зато теперь понятно, почему Леона была так одержима этой ролью. Она просто очень хорошо понимала ее дьявольский образ мышления.

Тофлер стоял без движения. Уже было непонятно, слушал ли он вообще Уокиншоу.

– Она перестала видеть разницу между выдумками и реальностью и отрубила голову Баркли. А затем решила сделать перед камерой то же, что и Саломея, и обезглавила Мирандо. Если б мы не разоблачили ее, то следующей ее жертвой стал бы ты или я. Ты все думал, что я мешаю съемкам, но, возможно, благодаря мне ты едва избежал гибели…

Снова вздохнув, Тофлер хрипло сказал:

– Однако я сделал то, что не доводилось ни одному постановщику до меня, – снял на пленку настоящую Саломею.

– Шутить вздумал, придурок?!

– Она сделала это для меня. И что бы ты ни говорил, я благодарен ей.

– Эрвин…

– Ричард, ты не режиссер. Так что тебе никак не понять, что я чувствую. Такова уж наша порода.

– Ах да, ну конечно! Но, полагаю, даже такой наивный, как ты, уже понял, что из себя представляет Леона. Только попробуй еще хоть раз заикнуться, что будешь снимать «Саломею» с ней!

После паузы Тофлер кивнул, продолжая смотреть вниз:

– Ну, раз дело приняло такой поворот, то с «Саломеей» покончено.

– Ищи Леоне замену.

– На это я говорю «нет». Позавчера я увидел настоящую Саломею. После такого я не буду снимать фальшивые кривляния и ужимки. История «Саломеи» закончена вместе с Леоной, погребена в Мертвом море. Если в «Парамаунте» все равно захотят его снять, пусть ищут другого режиссера.

– Как же легко дьяволу обзавестись поклонниками… – пробормотал Уокиншоу с усмешкой.

Глава 17

Тофлер первым спустился обратно по лестнице. Его коллеги по-прежнему сидели на стульях. Леона лежала на кровати ничком, тихо дыша во сне. В комнате стало уже совсем светло.

– Что там наверху? – спросил Оливер, встав со своего места.

– Форменный ад, – ответил Уокиншоу, спустившийся следом за режиссером.

– Трупы Мирандо и двух безвестно пропавших продюсеров, – пояснил Тофлер. – Можете забраться наверх, если желаете взглянуть на них. Только подождите, пока Сэм спустится.

– А виновата в их смерти ведьма, что спокойно спит вон там… Ну что, Эрвин, может, разъяснишь нам будущее «Саломеи»? Рано или поздно это все равно пришлось бы сделать, – сказал Уокиншоу, положил Тофлеру руку на плечо. – Минутку внимания, коллеги, у режиссера есть важное объявление.

С этими словами он отошел на пару шагов в сторону и, встав спиной к кровати, жестом пригласил его выступить.

– Ну что же… – начал режиссер. Слова никак ему не давались. – Хочу поблагодарить всех вас. Я горжусь вами. Сейчас я чувствую себя как Макартур[358], вернувшийся в родное военное училище после снятия с постов. «Старые солдаты не умирают, они просто тихо исчезают», – так он говорил.

Никто не издавал ни звука, чувствуя приближение чего-то нехорошего.

– Эрвин, ты это к чему?.. – сказал Оливер с улыбкой. Тут по лестнице спустился Сэм Ходжес и тоже уселся на прежнее место.

– Если честно, меня переполняет какая-то необъяснимая грусть. Знаете, у меня было уже не сосчитать сколько испытаний. И поганых мыслей приходило в голову больше, чем звезд на небе. Но сейчас я чувствую себя паршивее, чем когда критики по всей стране разнесли в пух и прах мой первый фильм. Три дня подряд мы наблюдаем одни ужасы, но то, что я только увидел наверху, превосходит их все. – Тофлер прервался.

– Эрвин, такие абстрактные речи никак не проясняют наше положение. Говори напрямую.

– Я был уверен в успехе «Саломеи». Я много чего уже снял, но не сомневался, что именно этот станет моим лучшим творением. У многих режиссеров знаковое произведение рождается на заре карьеры или же, по крайней мере, в ее середине. Как же я был счастлив от мысли, что создам свою главную работу в таком возрасте… Конечно, без вас у меня ничего не получилось бы. Однако все это оказалось лишь мечтой. Сейчас этот мираж ускользает у меня из рук. После того, что я увидел в башне, продолжать съемки невозможно. Но знайте, что я всю жизнь буду помнить об этих нескольких годах работы с вами. Я бесконечно признателен вам.

Все вокруг заголосили.

– Эрвин, ты говоришь так, будто уходишь из профессии. Если это шутка, то ничего смешного в ней нет, – сказал Винсент.

– Тебе я тоже очень благодарен, Винс. Но, думаю, вы уже поняли, что я не шучу. «Давайте вздремнем, а завтра снимаем сцену сто сорок!» – эх, если б я только мог так сказать! Но мы самые настоящие заложники. Вокруг нас море трупов. Даже я не настолько бесстрашен, чтобы хладнокровно продираться через них на съемочную площадку. В нашем положении мы только и можем, что смирно ждать полицейских из Лос-Анджелеса.

– Может, и так, но не говори, что бросаешь кино! – сказал Монтгомери. Оливер закивал в знак согласия с ним.

– Мне очень лестно это слышать, но большого таланта к режиссуре у меня нет. Я лишь умею неплохо общаться с людьми. Всем, что мы имеем на сегодняшний день, я обязан вам. Я все поставил на «Саломею» – и проиграл. Как же я сейчас могу думать о других фильмах?

– Эрвин, ты устал. Поспи немного, и будешь как новенький.

– Спасибо, что пытаешься подбодрить, Оливер, но я говорю все это серьезно.

– Ну всё, хватит. Твое будущее мы обсудим в другой раз. Сейчас речь о «Саломее». Думаю, вы уже поняли, что съемки приостановлены. По крайней мере, пока мы не найдем замену…

– Берегись! – крикнул кто-то.

Уокиншоу резко пригнул голову и в тот же момент ощутил острую боль. По его левому плечу скользнуло что-то холодное. Все вскочили со стульев так, что они едва не попадали.

– Леона! – воскликнули они в один голос.

Выпрыгнув из кровати, Леона размахивала в воздухе окровавленным ножом. Прежде чем кто-либо успел среагировать, она с криком бросилась на Уокиншоу.

Оператор-постановщик едва сумел увернуться от второй атаки, однако третья, когда Леона ударила его прямо в грудь, сбила его с ног. Налетев спиной на стул позади, он упал на пол.

– Джойс, Ллойд, хватайте ее! – заорал оператор. Не вставая на ноги, он швырнул в Леону стул. Однако это ее не напугало, и она с воплем сделала несколько выпадов ножом.

– Леона, угомонись! – крикнул Тофлер. Он беззащитно стоял на месте, однако Леона даже не взглянула на него. Все ее атаки были направлены исключительно на Уокиншоу. Ерзая по полу, тот с криками уворачивался от нее.

Поняв, что стулом можно неплохо обороняться, он резко вскочил на ноги, схватил ближайший стул за спинку и со всей силы ударил им свою противницу в бок. Пользуясь тем, что Леона потеряла равновесие, развернул стул ножками в ее сторону, поймал ее между ними и прижал