Неугомонная покойница - Кемпер Донован

стою поодаль. Но меня поразило и то, что я увидела со своего места, – нечто, в чем не осталось ничего человеческого, просто кожаный мешок, набитый сломанными деталями, который оставалось только упаковать (потратив изрядные усилия) и должным образом утилизировать. Я не верю в существование души и прочие подобные неосязаемые понятия, которые порождает религия и мистически настроенные умы, и все же невозможно игнорировать тот факт, что помимо тела у человека есть еще что-то – не душа, а, собственно, жизненная энергия. Предмет на полу ничем не напоминал Вальтера Фогеля – личность исчезла, осталась только горстка материи.

Вокруг тела с пугающей быстротой расползалась лужа. Мне тогда пришло в голову (с тех пор я не могу отделаться от этой мысли), что жидкость, содержащаяся в нашем теле, только и ждет момента, чтобы пролиться, и удивительно, что мы так редко вспоминаем о том, что мы по большей части состоим из нее.

Эта лужа была темной – гораздо темнее, чем можно ожидать, почти черной, но меня удивил не столько цвет, сколько запах: представьте, что вы прикусили губу, и ваш рот наполняется густым вкусом железа; или заройтесь носом в герань и вдохните ее металлический аромат. Если вам выпало испытывать менструации, вы сразу поймете, о чем я. А теперь умножьте эти ощущения на тысячу, и вы составите приблизительное представление о том, каково это – находиться в присутствии такого большого количества крови.

Повезло, что в желудке у меня было пусто, иначе меня бы стошнило – как Анну Шах, которая, элегантно опустившись на колени в очередном сногсшибательном костюме от Шанель (на этот раз розовом), склонилась над кадкой с папоротником. Над ее головой, на галерее второго этажа, Ева Тёрнер обессилено прислонилась к колонне, прижав руку ко рту, словно на кадре из фильма ужасов. Я подняла взгляд еще выше – на галерее третьего этажа Самир Шах безуспешно пытался оттянуть Алекса от перил, ухватив за худи, но тот во все глаза смотрел на кровавое пятно на полу…

Все присутствующие казались персонажами старомодной пантомимы или картонными фигурками диорамы, которые пропадут, стоит нажать рычаг.

– Надо вызвать полицию. И «Скорую», я так думаю.

Это предложение озвучил Пол Рестон, возникший по другую сторону зала. Выглядел он почти комично – с пучком морковок в одной руке и разделочным ножом в другой. А стоило ему сделать шаг к телу, из-за колонны в глубине зала показалась женская фигура, спотыкаясь, пробежала мимо него и упала на колени около тела. Она окунула одну руку в темную жидкость и подняла обратно – рука окрасилась в гораздо более яркий и светлый цвет, чем насыщенный оттенок лужи, но он все же оставался темнее, чем сухие и бескровные губы женщины. Я припечатала одно ухо к спине Телохранителя, понимая, что сейчас произойдет, понимая, что этим жестом мало что изменю, но когда дело касается баньши[38], сгодится любая малость.

Новый вопль заполнил пространство, но следует отдать Минне Хоули должное – не каждый день ты становишься свидетелем кровавого убийства.

Глава 36

Следующие шесть часов мы провели в Хрустальном дворце. Медики, которые ответили на вызов 911, провели нас в столовую, где мы ждали прибытия полиции.

Эта комната была такой же огромной, как и все остальные на первом этаже здания. Две из четырех ее стен, конечно, состояли из стекла, но небо по-прежнему затягивали облака, и быстро заходящему солнцу не удавалось сообщить о своем присутствии. Две внутренние стены были обшиты деревянными панелями на высоту от пола до пояса, а поверх располагалось огромное неразборчивое произведение абстрактного искусства – уверена, какого-то знакомого мне художника, но я так его и не опознала. Это полотно тянулось вдоль обеих стен и до самого потолка и представляло собой переплетение мазков приглушенных пастельных цветов, которые закручивались в разные стороны, как заставка на огромном мониторе или дурной родич картин М. К. Эшера[39]. На самом деле, оно не вызывало неприятных ощущений, за исключением того, что только эту круговерть нам и оставалось разглядывать, гадая, кто из присутствующих только что убил человека.

Вам может показаться, что эта сцена была наполнена драмой, загадками и суетой, но мы все только что увидели мертвое тело (и почувствовали его запах) человека, которого знали: человека, который был таким же живым, как и мы, и не так давно. Это было странно. И грустно. И страшно. И в основном атмосферу нашего ожидания наполняли тревога и неловкость.

Стол в центре комнаты был длинным до абсурда и представлял собой узкий прямоугольник, за которым мы уселись небольшими группами: Шахи во главе, окруженные тем невидимым барьером, который образуется вокруг каждой семьи и удерживает их вместе, а всех посторонних – на расстоянии. Дороти и я устроились посередине, Телохранитель встал рядом, спиной к стене, несомненно, готовый броситься в бой, если кто-то сделает внезапное движение и решит совершить убийство № 3. Каждые несколько секунд он что-то бормотал в свой наушник; мне представилось, что он переговаривается со своими коллегами – офицерами Чои и Доннелли, а возможно, и с другими. Конечно, для Телохранителя ситуация сложилась кошмарная: его подопечная оказалась заперта в одном здании с живым убийцей, и я обнаружила, что часто бросаю на него сочувственные взгляды и по большей части задерживаюсь на его лице слишком долго. В итоге я просто стала таращиться на него коровьими глазами, потому что даже в этот момент, в этом месте, часть клеток в моем мозгу беспокоилась за него. И его обтягивающая терморубашка оказалась неудачным выбором в свете того, какой напряженный нам грозил день. Он заметно вспотел не только под мышками, но и на груди, пот блестел в узкой впадине между грудными мышцами – и я пообещала себе отдать должное этому мужскому декольте, если когда-нибудь мне выпадет такой шанс. Кроме того, он облачился в джинсы-клеш, и я собиралась высмеять их при первой же возможности.

За дальним концом стола сидели Минна и Бобби Хоули. Бобби, по крайней мере, ожил и пытался уговорить мать отпить из початой бутылки Mountain Dew, которую он, должно быть, принес из машины. Минна сидела, обмякнув, на своем стуле, не обращая внимания на сына – или, по крайней мере, так казалось – и невидяще уставившись на картину на стене. Я заметила, что она вытерла окровавленные ладони о свое домашнее платье, и красные разводы на желтых «огурцах» сделали его еще уродливее, чем раньше.

Ева Тёрнер встала как можно дальше