Идеальная деревня - Дж. М. Хьюитт

Вивасия колеблется всего мгновение, а потом выкладывает Джеки свою версию. Как Чарльз приехал сюда в поисках чего-то. Признания, места, где он мог бы стать заметной фигурой, как мистер Бестилл, Рут, Слепая Айрис или даже сама Джеки. У них всех были свои роли в местном сообществе, и они сидели на настоящей золотой жиле, владея запущенными землями.

– Он взял на себя роль старосты, организатора, посредника, – говорит Вивасия. – А потом, хотя он и собрал все воедино, сам так и остался снаружи. – Вивасия издает резкий смешок, невеселый и сухой. – Ты понимаешь? Заметила это? – Она чувствует, как ее губы презрительно кривятся.

Джеки не отрывает от нее своих маленьких въедливых глаз. Вивасия меняет выражение лица на хмурое и серьезное.

– Однажды он сам сказал мне это. – Она умолкает и несколько раз сглатывает.

– Что? – спрашивает Джеки. – Что он сказал?

– Что у него была мечта наполнить поселок деньгами, придать ему статус. Но он просчитался, и, может быть, лучше жить в таком месте, где ни у кого ничего нет.

Обе женщины разом поворачиваются к раскинувшейся перед ними пустоши: сломанный фургон, печальный и одинокий посреди обгорелой, выжженной травы.

– Какой-то культ, – выплевывает из себя Джеки.

Вивасия печально кивает.

– Ты думаешь, здесь жили и другие люди? – спрашивает Джеки.

– Вероятно. Пока не поняли, каков Чарльз на самом деле. Предполагаю, что тогда они и уехали. – Теория обрастает подробностями, набирает силу и обретает полную ясность. – Когда они начали уезжать, он почувствовал, что от него снова все ускользает. Ровно как в Волчьей Яме. Он предвидел, что его ждет: Келли с детьми просто встанут и тоже уйдут.

Поняв, чем рискует, он отвел от себя опасность.

Дверь в фургон приоткрыта. Джеки распахивает ее настежь. Вырвавшаяся изнутри вонь ударяет им в ноздри. Почему-то кажется, что она стала ужаснее, чем была вчера. Или, может быть, вид мертвой Келли сделал невосприимчивыми все остальные органы чувств.

Джеки морщится и, одной рукой держась за дверь, опускается коленями на сухую, шершавую землю. Голова ее низко склоняется, сгорбленная спина конвульсивно вздрагивает.

31. Дети

«Это приключение, – сказала себе Роза, подталкивая Далласа вперед. – Что-то восхитительное и новое, и из этого выйдет Большое Веселье».

Мама раньше любила Большое Веселье. Тогда, когда папа не злился и не жег вещи. Когда с ними были другие люди или когда они жили здесь раньше. Костры горели, но ради приятных вещей вроде маршмеллоу и тепла, а не для того, чтобы бросать в них книги. Звучала музыка, все смеялись, и были другие дети, с которыми можно было играть. Взрослые танцевали, и все они, кроме отца, пили разные напитки, которые пахли неприятно, но, казалось, делали их счастливыми.

Мама называла это Большим Весельем, когда ее еще можно было называть мамочкой.

Это приключение было другим. Розе пришлось признать, что оно не похоже на Большое Веселье. Снова пошел дождь, и если раньше это было здорово, потому что она хотела пить, а вода лилась прямо с неба, то теперь из-за дождя стало холодно и сыро, и это не доставляло никакого удовольствия. К тому же она так хотела есть, что ей казалось, будто у нее в животе выросли маленькие зубы, которые гложут ее изнутри.

Они свернули не туда. Роза не понимала, что они сбились с пути, пока впереди не показался обрамленный белым край карьера.

Они немного посидели там, глядя на гигантский котлован. Даллас ковырял носком ботинка землю, отчего вниз сыпался град камешков.

Роза взяла его за руку и оттащила подальше от края.

– Прекрати, – сказала она ему. – Если ты туда упадешь, то не выберешься.

Даллас посмотрел на жуткую яму большими удивленными глазами.

– Пошли обратно. – Роза отпустила его руку и зашагала по узкой тропе.

Она не оглянулась на брата. Ей было интересно, пойдет ли он за ней, или они разойдутся в разные стороны. Попыталась представить, как будет жить без него. Неплохо. Это даст ей свободу – не нужно будет постоянно присматривать за ним. Думать наперед, какие опасности ему грозят, не схватил ли он какую-нибудь штуку, на первый взгляд безобидную, но способную причинить ему вред.

Она услышала за спиной его шаги, звуки дыхания. Даллас старался догнать ее. Роза вздохнула и подождала его.

Они стали осторожно спускаться с холма, потому что трава была скользкая, и, хотя они двигались потихоньку, Даллас несколько раз оступался. Каждый раз он сердито глядел на нее и скалил свои маленькие зубы.

Холм был огромным, теперь Роза это понимала. Они шли и шли вниз, и казалось, этому спуску не будет конца.

«Но он будет, – сказала себе Роза. – Должен быть».

Многое из того путешествия забылось. Она поняла это позже. Огромные провалы в памяти. Она помнила отдельные куски, как сон – то яркий, то блеклый. Мокрая трава, дождь, сильный голод… Даллас падал снова и снова. Он шатался, она заставляла его сесть. Даллас шипел, и слезы оставляли бледные дорожки на его грязном лице.

Она умыла его как могла, плевала на руку и вытирала ему щеки рукавом – так когда-то делала мама. Грязь сошла, но теперь его лицо было как будто испачкано травой, и зелень эта не исчезала, сколько Роза ни пыталась ее оттереть.

Она посмотрела на свою руку и заметила тот же зеленый оттенок.

«Что-то не так», – поняла девочка. Мысли ее теперь стали отрывочными, она не могла сосредоточиться и думать долго.

Порывшись в кармане, она вытащила из него мамины листки. Карта была на месте, другая бумажка тоже, а вот третья пропала. Длинное, скучное письмо исчезло.

Роза немного поплакала. У нее было так мало вещей, что потеря хотя бы одной из них ее огорчила.

Позже, когда слезы высохли, в небе появилась полоска, крошечный отблеск полумесяца, которая почти сразу исчезла за движущимися тучами.

Остаток той ночи на холме – загадка. Роза не помнила, чтобы спала. Даллас вел себя тихо. Потом наступил мглистый рассвет. Предупреждение для пастухов: будет дождь.

Роза снова потащила за собой Далласа.

Рельеф местности немного изменился. Бесконечный холм стал более пологим, хотя они все равно то и дело спотыкались.

Она помнила, как смотрела на карту, теперь мокрую. Линии, нарисованные карандашом для глаз, растекались по листку черными ручьями, как слезы. Оставшийся у Розы обрывок бумаги она пыталась сберечь и не вынимала из кармана.

Позже, может быть на следующий день – или дней прошло больше? – земля стала еще ровнее. Появились