Мертвая живая - Николай Иванович Леонов

Ксения вдруг робко спросила:

— Почему вы это делаете для меня? Адвокат, который приходил сегодня ко мне, он ведь ужасно дорогой. И за памятник… я смогу отдать деньги, только когда выйду и заработаю. У меня просто нет столько… Для чего я вам? Я старая и некрасивая, бедная. У меня ничего нет…

Лев нахмурился, иногда даже ему бывало сложно сформулировать свои мысли.

— Я делаю это, потому что считаю, что с вами обошлись несправедливо. Вы имеете право на освобождение и хорошую жизнь, и оно должно быть восстановлено. Вы человек, хороший человек. Может быть, ошиблись, поддались слабостям, но наказание свое получили. А я за справедливость, работаю ради нее и на нее. Вы видели, на здании суда статуя? Женщина с завязанными глазами и весами в руках?

Заключенная кивнула.

— Это Фемида, богиня правосудия. Весы в ее руках обозначают баланс, справедливость и взвешивание доказательств. Они представляют судебный процесс, в котором доводы и доказательства обеих сторон тщательно оцениваются, чтобы вынести справедливое решение. Понимаете? Иногда справедливость и закон… могут не совпадать.

Рясько кивнула:

— Кажется, поняла. И все-таки, вы же не просто так сюда приехали?

— Да, есть еще одно дело. — Он и не собирался скрывать свой интерес. Заноза ныла уже сутки, и пора было ею заняться.

— Вы упомянули о том, что в тюрьме другие заключенные предлагали решить ваш вопрос с мужем. И помогли. Расскажите подробнее, что это за помощь, что они предлагали?

Его собеседница заерзала на стуле:

— Девчонки хорошие. Они вот как раз занимаются тем, про что вы говорили. Когда никто не поможет… Они сами друг другу помогают, потому что, если честно, — она бросила осторожный взгляд на опера, — полиция и судьи, адвокаты — им на нас наплевать иногда.

Лев согласно кивнул:

— Чаще не наплевать, но сделать они мало что могут. Не такая уж система совершенная пока, но мы стараемся.

Ксения пытливо уточнила:

— Вы что, хотите им помочь?

Гуров задумался на секунду, а потом честно признался:

— Я — оперуполномоченный, расследую преступления. Собираю доказательства вины или невиновности. Я не судья. Просто ваши знакомые… почему-то мне кажется, если они пытаются взять наказание в свои руки, то могут наделать ошибок. Я хотел бы им помочь найти справедливость все-таки в рамках закона. Так система станет работать лучше, и мир станет добрее. Если творить зло в ответ на зло, то… получится, как с вами. Бесконечная цепочка из боли, обиды, мести. И ее надо прерывать, чтобы зло не распространялось дальше.

Опер видел, что женщина сомневается, можно ли ему доверять.

Она отвела глаза:

— Я почти ничего не знаю. Говорю же, отказалась от их помощи. Они только отправили кого-то проверить моего мужа, и все.

Лев Иванович вздохнул:

— Я не причинил зла вам. Не верите, что и им смогу помочь?

И Рясько сдалась:

— Ладно. Я вижу, вы хороший человек, редко такие встречаются в полиции и в тюрьме.

И здесь опер тоже кивнул. Окаменевшее сердце — издержки его профессии, когда каждый день сталкиваешься с горем, преступлением, бесчеловечностью, то в каждом начинаешь искать его плохие стороны.

Она вдруг призналась:

— Знаете, я всю жизнь жила плохо. Мать у меня пила, в школе я кое-как до восьмого класса дотянула. Вот и всю жизнь в бедности жила, выпивать начала. Мишенька — моя попытка измениться, надежда на новую жизнь, другую, более счастливую. Не получилось. Надеюсь, что хотя бы другим помогу свою жизнь исправить, раз у меня самой не вышло. В общем…

Лицо у Рясько потемнело от воспоминаний: она съежилась, будто провалилась куда-то, где холодно и страшно.

— На зоне тяжело, на женской тем более. Женщины — они такие, знаете, бывают жестокие, а там это еще сильнее. Мне так сначала казалось. Ко мне относились ужасно. Избивали, плевали, еду могли всю опрокинуть. На самые тяжелые работы отправляли — туалеты мыть или двор подметать. Это вот про то, что вы говорили. Люди сами наказывают за тяжелые преступления, они ведь думали, что я убила сына. Своими руками. Но мне однажды соседка — женщина с соседней кровати — помогла. Она накричала на зэчек, которые хотели меня снова избить, крем дала от синяков. И я ей тогда рассказала правду. Светлана, так ее зовут. В тюрьме она была, ну, как это называется… авторитетом, что ли. Ее слушались, потому что добрая и справедливая. Она никогда не дралась, не ругалась с остальными. Наоборот, объяснила тогда девчонкам, что меня муж подставил. А когда я пожаловалась, что Олег не отвечает на письма, связалась с кем-то на свободе и отправила человека ко мне домой. Тогда я узнала правду. И мне было так обидно, что я призналась Светлане как-то ночью — хочу, чтобы Олег умер. Хочу его наказать за смерть моего ребенка, за то, что он разрушил мою жизнь, лишил меня счастья, единственного шанса жить хорошо. Она тогда поняла меня, ее тоже муж подставил. Тоже знала — суд часто бывает несправедливым. Поэтому у них был клуб, который помогает добиться справедливого возмездия. Они называются еще как-то специальным словом, оно обозначает возмездие. Талия, кажется.

— Талион, — подсказал Гуров. Он внимательно слушал свою собеседницу.

— Ну вроде так, — подтвердила Ксения Рясько. — Светлана предложила мне вступить в клуб, и тогда они помогли бы мне с Олегом. Я не сидела бы сейчас здесь. Понимаете? Никто бы ничего не узнал, так сказала Света. Я отказалась. Не хотела впутывать никого, пускай даже это и справедливо. Наверное, мне нужно было саму себя наказать за то, что не помогла Мише. Я виновата перед ним, вчера вам говорила. Всегда буду виновата, всегда буду казнить себя, до конца жизни. А девчата, да Бог им судья. Они вышли раньше меня, и как там у них на свободе все сложилось — я не знаю. Давайте бумагу, напишу записку Светлане, что она доверять вам может, человек вы хороший. Правда, искать вам ее самому придется. Адреса не знаю, только имя — Светлана Кондратьева. Вроде как она раньше бухгалтером или юристом работала, точно не знаю. Простите, что помочь вам не могу. Девчата позвали к ним в клуб, я отказалась. Потом они освободились, у меня, вы сами знаете, как все сложилось. Снова сюда вернулась. Так что мало чего про тот клуб знаю. — Женщина опять, так же, как вчера, безыскусно спросила: — Вы мне верите?

Лев кивнул и уточнил:

— А кто еще в том клубе состоял?

Виноватая улыбка