Современный зарубежный детектив-15. Книги 1-16 - Рада Джонс

синяками. Пока он не окончил школу, каждое лето приходилось проводить у отца в Беллингхеме, вынужденные натужные беседы со сводными братьями и сестрами не приносили ему удовольствия, как и царящая гармония в отношениях отца и его новой женщины. Он приезжал в Беллингхем с не сошедшими побоями в середине июня, оставляя мать на растерзание отчиму. Тогда он научился носить футболки с длинным рукавом даже в жару и придумывать оправдания, когда побои не удавалось скрыть от отца: «упал с лестницы», «подрался», «против меня жестко играли на поле». Но он знал. Каждый раз, смотря в его глаза, он понимал, что отец все знал. От бессилия и затаенной ярости хотелось кричать, хотелось ударить отца по лицу и спросить: «Почему ты ничего с этим не делаешь? Почему просто наблюдаешь, как кто-то мучает женщину, которую ты когда-то любил (или только говорил, что любишь), и сына?»

Когда закончилась школа, он записался в армию, увидев первый агитационный плакат, и с тех пор больше не появлялся в Беллингхеме. Спустя две или три командировки на Ближний Восток мать сообщила, что отчим скончался. Они оба выдохнули.

Он не понимал родителей, сколько бы ни думал о них. Не мог простить отца за то, что тот их бросил и привел в дом, где они, казалось, были счастливы, новую женщину и новых детей. Ему было странно, что в его бывшей комнате теперь спал другой мальчик, а он, приезжая на летние каникулы, был вынужден спать в подвале, обустроенном под гостевую комнату. Он отказывался понимать отца до того момента, как у него появилась Джиа Хейгер. Теперь, зная, какими сложными могут быть отношения между людьми, он больше не чувствовал злости. Мать и отец несколько лет как мертвы. Все, что он чувствовал после их ухода, – безграничную, нескончаемую вину. Перед матерью – за то, что он не смог ее защитить. Даже когда уже мог защищаться, он по привычке надевал наушники, чтобы не слышать, как они скандалили, по привычке позволял бить себя ремнем с металлической пряжкой. Перед отцом – за то, что не навещал его, когда тот болел. Он был не в силах выносить участливое и скорбное лицо женщины, которая украла его у них с мамой, хлопки по плечу от парней, на чьи школьные выступления, игры, выпускные и свадьбы отец ходил, парней, которым отец оплатил образование в колледжах и университетах, в то время, как ему, по результатам выпускных экзаменов, предлагалось обучение в муниципальном колледже. Он выбрал армию и ни разу об этом не пожалел.

Он не боялся, что в Беллингхеме его кто-то узнает. Прошло слишком много времени, война, солнце и песчаные бури изменили его, от прежнего нескладного мальчишки не осталось ничего, даже глаза, бывшие отражением ясного неба, потемнели, сделались неясного серого цвета.

В Беллингхем его привела смерть. Он заранее знал, куда едет, когда садился в машину. После того, что он сделал, после того, что увидел, смерть потянула его в собор Святого Павла, словно он был незримой нитью, связывающей мужчину, которым он стал, с ребенком, которым он был, когда приходил на воскресные службы с родителями, и кто-то настойчивый дернул за эту нить. Он надеялся, что это место и этот город помогут ему очиститься от всего сразу: смыть с рук кровь и память о Джиа, вырвать из сердца крики дочери и ее предсмертный хрип. Надеялся, что здесь он получит благословение закончить то, что начал. Но ничего из этого не случилось. Он проехал мимо дома, в котором родился и вырос, увидел темные квадраты окон, облупившуюся с фасада краску и заросший двор, но ничего не почувствовал. Проехал мимо дома одного из приятелей сводных братьев, где когда-то очень давно познакомился с будущей женой на громкой подростковой вечеринке, мимо школы, в которой учился, мимо всех мест, которые должны были вернуть его к жизни, заставить сердце снова чувствовать. Он проехал через весь город, мимо прошлой жизни с глухим сердцем. Оно больше не болело, не откликалось, превратившись в тупой механизм, перекачивающий кровь. Джиа была права, советуя ему отнести видеозапись в полицию. Он не пережил это.

На Ближнем Востоке число его жертв могло перевалить за несколько тысяч, он был яростным бойцом и отличным солдатом, а позже, получив звание подполковника, стал нести ответственность и за тела, оставленные на поле боя его подчиненными. Но ни одна из этих смертей не ощущалась так, как смерть Брюэра и Голдберга. С ними он был охотником, маньяком, убийцей. За их отнятые жизни ему полагался электрический стул, несмотря на все, что они сделали. Никогда раньше он не чувствовал себя убийцей, никогда раньше ему не хотелось исповедаться. Он смотрел на исповедальную кабину и думал о том, что должен сказать святому отцу, пытался вспомнить, в праве ли священнослужители обратиться в полицию, если прихожанин признался в убийстве. В детстве каждое воскресенье он проводил в церкви, но совершенно не знал правил. Он понятия не имел, как проходит исповедь, и не хотел взваливать на плечи старого священника ответственность за свои преступления, старик и без его грехов ходил сгорбленным, словно нес на своих плечах тяжесть всех этих исповедей, которыми его обременял приход, жаждущий освобождения.

Он отнял две жизни из пяти. Осталось немного, а потом… Он не задумывался, что будет потом, до тех пор, пока не приехал в Беллингхем, пока собор Святого Павла не пробудил в нем давно похороненные чувства, детские стремления, обиды, злость. Церкви должны нести покой, но все вышло наоборот. Вопрос: «что потом?» – возник в голове сразу, как он переступил порог, прошелся по широкому коридору между скамьями и сел на привычное место посередине. Он может вернуться к жене, попросить прощения, рассказать, что сделал для их дочери. Она, безусловно, его простит, как всегда прощала. Раньше в качестве извинения он приносил ей золотую безделушку и букет цветов, теперь же на его руках будет кровь пятерых мужчин, вымучивших и убивших их дочь. Она обязательно простит ему затянувшуюся интрижку с Джиа, то, что в последнее время он наплевательски относился к их браку и нарушил все клятвы. Он знал, что тайна, которую он ей доверит, останется тайной, даже если она будет мучиться, деля кровать с убийцей. Но что потом? Ей уже сорок пять. Смогут ли они родить еще одного ребенка? Или проведут остаток жизни, оплакивая единственную дочь, которую у них несправедливо отняли. Убийства вообще редко бывают справедливыми. Или он может уехать куда-нибудь в Латинскую Америку. В Панаму,