Современный зарубежный детектив-15. Книги 1-16 - Рада Джонс

к примеру. Они вроде бы не выдают преступников. Он может жить с Джиа. Она, самая независимая и непредсказуемая женщина из всех, что он знал, приедет к нему, в каком бы богом забытом месте он ни был. Их словно намеренно создали друг для друга, а затем, в насмешку, развели в стороны. Он женился на хорошей девочке из маленького городка, сильно напоминавшей его мать, затем разбил ей сердце, как когда-то сделал его отец. А Джиа… Она просто была собой – женщиной из ЦРУ, привыкшей жить и работать среди мужчин, быть с ними на равных и получать от них все, что захочет.

Ни один из этих вариантов, казавшихся поначалу приемлемыми, не устраивал его до конца. Потому что где-то в глубине души, если она еще не покинула его оскверненное тело, или на самом дне сердца, таилась мысль: после ничего не будет.

Там, за океаном, он столько раз с вызовом смотрел в глаза смерти, что всех и не вспомнить. Серьезные ранения, которые до сих отзывались болью в теле: шрамы ныли перед дождем, во время жары воспалялись коленные суставы, кости ломило постоянно, вне зависимости от погоды. Проваленные военные операции и мелкие вылазки постоянно маячили где-то на горизонте сознательного и бессознательного: во сне, в периоды алкогольного забытья и бодрствования. Он мог погибнуть сотни раз, но умер в той разгромленной комнате мотеля. В первый раз. Во второй – лежа на заснеженной дороге возле своей машины посреди бескрайнего ничего.

Когда он закончит с ними, приберет к рукам еще три жизни, самым простым и вероятным исходом для него самого будет смерть. Но как она придет в третий раз?..

Пол из темного дерева в соборе Святого Павла напоминал детский калейдоскоп: солнце медленно перекатывалось по небу, проникая внутрь сквозь цветастые, восхитительные витражи на окнах, которыми он любовался в детстве, мечтая владеть хотя бы малой частью этих цветных стекол. Шестилетнему мальчишке они казались драгоценными камнями или самоцветами.

Раздавшиеся прямо возле него шаркающие шаги святого отца отвлекли его от мыслей.

– Вы недавно переехали? – Священник сел на скамью перед ним и развернулся, облокотившись на низкую спинку.

– Я здесь проездом. – Он откашлялся. Голос звучал хрипло и неузнаваемо.

– Куда направляетесь? Дальше только граница с Канадой. – Старик улыбнулся.

В его смеющихся, добрых глазах мелькнуло что-то узнаваемое. Мог ли он быть отцом Майклом, мужчиной лет пятидесяти, с густыми, посеребренными волосами, которого он знал когда-то?

– Не знаю.

– И в поисках дороги вы пришли сюда. – Голос у него был скрипучим. Он растягивал слова, словно каждое давалось ему с большим трудом. – И это значит только одно.

– Что же?

– Что вы хороший человек, и вы на правильном пути.

– Вы ничего обо мне не знаете, отец.

– Я знаю, что вы в замешательстве. И оно привело вас в Божий дом. Мне этого достаточно.

Он молчал, хотя говорить хотелось нестерпимо. Хотелось кричать, броситься в ноги святому отцу, как к родному папе, обнять колени и выть. Просить облегчить его боль, взять часть на себя. Хотелось перестать быть взрослым мужчиной, извозившимся в грязи и в крови, мужчиной, потерявшим дочь и семью, стать мальчишкой, почувствовать, что кто-то другой полностью несет за тебя ответственность, откликнуться на ласку, как в детстве, подставив светлую с рыжеватым отливом макушку под большую, надежную отцовскую ладонь. Его ласка всегда ощущалась иначе, чем материнская, оттого, что ее всегда не хватало. Мужчины скупятся на эмоции, поцелуи, касания, объятия, особенно если растят сыновей. Когда он впервые взял на руки дочь, синюю, покрытую первородной смазкой и кровяными сгустками, завернутую в пеленку с мультяшными героями, то не почувствовал ее вес в руках. Винтовка была тяжелее. Но внутри… Он сразу понял, что она, крошечная, лысая (за исключением завитка рыжих, как у ее матери, волос на затылке), беспомощная – самое тяжелое, с чем он когда-либо сталкивался. Груз ответственности придавил его к полу прямо в палате, где его жена больше тридцати часов мучилась в родах. Он удивительно быстро понял, что ничего важнее в его жизни уже не будет.

– Это все, – слабым голосом сказала жена. Не в силах остановить поток слез, она лежала, распластавшись на больничной постели, между ее ног суетились акушеры, по белой простыне стремительно расползалось алое пятно. – Все, что я могу тебе дать. Не смей… больше никогда даже думать о детях.

Тогда она еще не знала, что в тот момент ее жизнь была под угрозой. И будущее, о котором она думала, для нее могло не наступить. Осознание пришло к ним почти одновременно, когда по громкоговорителю медсестры попросили вернуться в палату врача, принимавшего роды. Ее увезли в реанимацию, а он остался стоять посреди палаты, растерянный, с мяукающим свертком в руках. Он никогда не слышал, как плачут новорожденные дети.

Кровотечение удалось остановить, жена быстро поправилась, но страх потерять ее парализовал его на какое-то время, он действительно никогда больше не заговаривал о детях.

Он дорожил единственной дочерью, старался быть лучшим отцом, чем был его собственный, оберегал ее, обнимал, говорил, что любит, так часто, как мог, чтобы, когда он уйдет, у нее остались воспоминания о нем: добрые, чистые, светлые. Она должна была знать, что бы ни случилось, в мире есть по крайней мере два человека, любящих ее больше собственной жизни, больше всего, больше, чем можно вообразить. Но она ушла первой. Он был уверен, что дыру в его груди после ее смерти не смог бы заткнуть ни один другой ребенок. Она была особенной. До того, как она стала его невыносимой болью и самой большой потерей, она была собой. Он никогда не думал, что после всего, что он сделал, будучи морским пехотинцем, он был способен создать нечто столь совершенное, невинное, потрясающее. Она была красивой, умной, без меры наивной. Любила читать романы о любви, избегая ее в реальной жизни, – он никогда не видел рядом с ней парней, ни в старшей школе, ни в университете, кроме соседского паренька, с которым они дружили в средней школе, пока что-то между ними пошло не так. Любила смотреть глупые подростковые фильмы, прихорашиваться и делать фотографии для социальных сетей. У нее была жизнь, наполненная мелочами, определявшими ее существование: платья в шкафу, книги на полках стеллажа, ночник на прикроватной тумбе, музыка, которой был заполнен их дом с тех пор, как она стала подростком. Она любила бывать дома, постоянно отмахивалась от встреч с подругами, даже университет выбрала такой, чтобы никуда не уезжать. Ей, казалось, была невыносима