Ночь тебя найдет - Джулия Хиберлин

Краем глаза я замечаю движение во дворе. Кто-то возвращается. Рука находит кобуру под футболкой прежде, чем голова успевает обдумать.

Это Мэри, мама Эмм. Она в розовом спортивном бра и сейчас поднимает с земли плакат, который воткнули в землю в углу двора. Мэри кивает и направляется ко мне с зажатым под мышкой плакатом и тремя смятыми жестянками в руках.

– Врагу такого не пожелаешь, – говорит Мэри. – Злобные тупицы. Когда я была маленькой, моего брата били за то, что он черный. И чтобы ты знала, били каждый день. Он приходил домой в слезах, а мама вечно изрекала одну и ту же мудрость: «Каким бы ни был вопрос, отвечать нужно любовью». Эмм мягкая, как мыло, совсем как она. Я пытаюсь вымыть это из нее. Потому что моя мать была не права.

Одной рукой она швыряет банки из-под колы в мой пакет, другой обводит двор.

– Эти люди не знают истинной любви. Никогда не получали ее, никогда не дарили. Они знают только ложь, которую дает им власть над теми, кто выглядит или ведет себя иначе, чем они. У нас, черных, свой пунктик насчет теорий заговора. Слыхала про план короля Альфреда?

Я мотаю головой.

– Посмотри в сети, – советует она мне. – Почитай историю. И скажи мне, что в этом нет ни крупицы правды.

– Посмотрю, – отвечаю я неловко. – И спасибо тебе за то, что вытащила плакат. Извини за все это.

Мэри, подбоченясь, кивает в сторону патрульной машины:

– Я заметила наблюдение. Вот что значит быть белой и иметь сестру замужем за копом.

Я не спорю, потому что она права.

– Если этого будет недостаточно, – выпаливаю я, – то я на деньги матери, которые она мне завещала, найму охранников, чтобы следили за всем кварталом.

– Твоя мать никому не позволяла припирать себя к стенке, – замечает Мэри. – Ты такая же.

Она удивляет меня. Я вижу в людях столько разного, но порой не умею разглядеть главного. Мэри возвращается к себе, подбирая на ходу мой мусор.

Твои враги станут друзьями, а друзья – врагами. Держи и тех и других при себе.

А эту мудрость всегда изрекала моя мать.

На ужин я доедаю холодную картошку фри из рюкзака вместе с шестью крекерами «Ритц» и сомнительным сыром из холодильника.

Потягивая воду со льдом, я вбиваю в поисковой строке: «План короля Альфреда». Совсем не то, чего я ожидала, – оказывается, это роман шестьдесят седьмого года о сверхсекретном плане ЦРУ по заключению чернокожих в концентрационные лагеря. Обласканный критиками автор, рано освоивший вирусный маркетинг, вызвал истерику, обклеив нью-йоркское метро листовками с цитатами из романа, забыв упомянуть однако, что все это выдумка, авторский вымысел.

О романе почти забыли, но «План короля Альфреда» по-прежнему вплетен в жизнь черной Америки, пророчествуя и наводя ужас.

Поскольку в нем есть и Эдгар Гувер, и Мартин Лютер Кинг, и Малькольм Икс, и ФБР.

А теперь есть Бубба Ганз. По сравнению с этим его нападки на Илона Маска и теории про сомов-геев кажутся безобидными, но так же глубоко цепляют на крючок.

Не знаю, легче ли мне оттого, что теории заговора – не изобретение ужасного двадцать первого века, что они полыхали – буквально – с тех пор, как в шестьдесят четвертом году нашей эры Нерона обвинили в поджоге Рима.

Играл ли Нерон на скрипке, пока его город обращался в пепел, сгорая дотла?

Доказательств нет, но история сохранила это обвинение, потому что в нем был резон. Запал. Потому что Нерон перекраивал город по своему разумению и попутно казнил сотни христиан, обвинив их в поджоге.

Властолюбивый диктатор плюс паранойя плюс время. Мог ли он своей рукой запалить тот факел? Откуда мне знать. Версия не выглядит невозможной. И только это имеет значение.

Я достаю телефон.

Бридж дописала свой пузырь.

Может быть, тебе лучше уехать.

Глава 32

Я не успеваю переварить сообщение Бридж, как телефон начинает звонить в руке. Номер неизвестный.

– Он хочет, чтобы ты вернулась. – Женщина. Сильно взволнована. – Шум стоит выше крыши.

– Жуа?

– Первый эфир завтра в три. Тебе нужно быть в студии к двум тридцати пяти.

– Ни за что. Откуда у тебя номер моего сотового?

– Кто-то из твоих соседей обменял его на автограф Буббы у себя на животе.

Только не Мэри. Кто?

– Я знала, что ты заартачишься, – весело продолжает она, – но только вообрази, как он разозлился, что ты не вышла поучаствовать в его сегодняшнем мероприятии, а теперь умножь на три. Если ты не придешь на эфир, он зажарит тебя, как поросенка. А выглядеть это будет так, будто ты боишься, будто тебе есть что скрывать о твоих экстрасенсорных способностях и о Лиззи Соломон. Ты будешь смотреться неважно. Полиция будет смотреться неважно. А так ты немного приведешь его в чувство. Продолжай развлекать народ популярной наукой. Метни еще несколько дротиков ему в живот. Отвлекай его, отвлекай.

– А что, такое запугивание срабатывает?

– Обычно да. – Молчание. – Другая хорошая новость, что шоу будет идти в записи. Это должно успокоить горячие головы. Ну, ты понимаешь, напряжение прямого эфира.

– Отстань. Что хорошего в этой новости? Вы просто вырежете все, что ему не понравится.

На другом конце краткое молчание.

– У Буббы Ганза есть что тебе предложить взамен. Он скажет всем, чтобы убирались подальше от твоего дома.

– Это не остановит идиота, который воткнул в угол лужайки плакат «Вив соплив контрацептив». Соседка вытащила его из земли. Или того, кто хочет воткнуть мне в грудь игрушечную ракету.

– Это остановит большинство идиотов. Поверь мне, такое было не раз, и никто еще не умер. И бонусом. Он не станет призывать людей шататься вокруг дома твоей сестры и твоего зятя.

– Напомни, сколько тебе лет?

– Двадцать три, я на пять лет моложе тебя. Мы могли быть сестрами. Так я рассчитываю, что ты придешь завтра в два тридцать пять?

– Сколько бы тебе ни платили, все будет мало. Ты же сказала маме, что якобы работаешь на «Техасскую коалицию против отмены смертной казни»? Вот и работала бы на них в самом деле. Им точно не помешает бульдог вроде тебя.

Я отключаюсь.

Обломись, Бубба Ганз.

Мне нужно позвонить.

Я недолго раздумываю, не поздновато ли звонить в половине девятого? Ближе к девяти в Техасе звонить не принято. Вы можете сидеть в постели, в очках, с IPad, смотреть «Йеллоустон» – собака свернулась в ногах, – раздраженный, что вас побеспокоили, но еще