Ночь тебя найдет - Джулия Хиберлин

Я занимаюсь наукой. Постоянно путешествую во времени на множество световых лет назад. Я могу построить схему ДНК твоего семейства на столетия в прошлое задолго до твоей бабки. Будь я никем и просто опубликуй в «Твиттере» твой диплом, это не имело бы значения. Но ты меня злишь и делаешь знаменитой. За последние сорок восемь часов у меня появилось пятьдесят тысяч новых подписчиков. В их числе репортер из «Нью-Йорк таймс».

Последнее утверждение – ложь, но я уверена, скоро и они снизойдут до моей скромной персоны.

Его пальцы барабанят по столу.

– Туше, Буше. Мне просто нравится это повторять. А кое-кто многое почерпнул из шоу Буббы Ганза. Запугивать людей так увлекательно, не правда ли? Мне любопытно. Как ты нашла мои калифорнийские корни? Это Жуа? Каждые три недели она шантажирует меня, прося повысить зарплату. Что еще она тебе рассказала? Можешь не отвечать, она уволена.

Я и не отвечаю, что само по себе ответ. Не знаю, стоит ли защищать ее: Бубба Ганз не нуждается в моих пояснениях, да и Жуа не невинная козочка. Не знаю, когда решусь прижать ее к стенке и расспросить о телефонных звонках моей матери. Я пришла в студию слишком поздно, чтобы успеть это сделать, минуты за две до начала записи.

Жуа сидела за столом в приемной, обложенная кучей бумаг, перед батареей пустых кофейных чашек, а ее белки были снова в красных прожилках. В студии Бубба Ганз пыхтел от злости, поняв, что его могут подставить.

– Говори, что знаешь о семействе Соломонов, – командую я. – Как давно ты с ними знаком?

– Это кто-то из твоих дружков-полицейских раскопал? Какого черта! Мне скрывать нечего. Я знаком с одним из членов семейства. Но я в глаза не видел их несчастную дочку, Лиззи. И разумеется, я ее не похищал. И если ты собираешься заявить, что это я ее похитил, тебя ждут серьезные проблемы.

Я сжимаю лямку рюкзака.

– Серьезные проблемы? Твои подписчики угрожают моей жизни. Ты заставил неуравновешенных людей поверить, будто я участвую в заговоре элит с целью захвата Техаса. Я прошу по-хорошему, прекрати это. Если ты еще раз упомянешь имя моей сестры в своей программе, ты не представляешь, что тебя ждет. И к твоему сведению, форма бровей меняется с рождения. С каждым десятилетием они все больше заостряются. Прямо горки какие-то. Посмотрись в зеркало.

– Вот видишь, ответь ты так минуту назад, глядишь, у нас с тобой что-нибудь и вышло бы.

Отличная шутка. Будто последние минуты мы мирно попивали чаек.

Я встаю. Меня шатает.

Бубба Ганз изображает ухмылку, от которой у меня скрутило живот.

– Пойми, детка, – мурлычет он, – конфликты движут человечество вперед. Я заставляю множество людей, лишенных власти, бояться немного меньше. Я привношу азарт и целеустремленность в жаркие вечера, которые в противном случае они провели бы за стрижкой газона. Никто в этой жизни не защищен. Во всяком случае, от меня. Никто. Ни Соломоны-старшие. Ни доктор Вивиан Буше. Ни Лиззи, храни Господь ее могилку.

За дверью я делаю глубокий выдох.

Стол Жуа пуст, аккуратно прибран, стеклянная столешница блестит.

Ее спортивная сумка, потрепанная сумочка от «Кейт Спейд» и большая розовая торба с личными вещами и принадлежностями больше не торчат из-под стола. Настольная лампа выключена вместе со всеми прочими, кроме лампочки над дверью, чтобы никто не усомнился, что ее решение окончательное и бесповоротное. Финальное вежливое: «На, получи!»

Я не удивлена, что Жуа ушла. Похоже, это к лучшему.

Не думаю, что она планировала задержаться здесь надолго.

Из-за акустического замка я не слышу, что происходит за дверью студии. Может быть, Бубба Ганз закончил, может быть, нет. Не отрывая глаз от дверной ручки, я подкрадываюсь к столу, за которым принимала звонки на горячей линии. Плесень разрастается в чашках на поверхности черной кофейной мути.

Выдергиваю из розеток провода телефона и записывающего устройства. Ни за что не оставлю хрупкий голосок анонимной Лиззи Соломон на растерзание Буббе Ганзу.

Я в лифте, прижимаю к себе приборы, провода висят ниже колен, и я наконец я позволяю себе выдохнуть. И только спустившись на двадцать восемь этажей, вспоминаю, что нужно выключить диктофон в телефоне. У меня есть доказательство, что он угрожал моей жизни, но я не уверена, что оно имеет значение. Во всяком случае, не факт, что оно сработает вовремя.

Глава 35

Я представляю, как Жуа несется вниз по лестнице, замыкая круг на часах. Круг с Буббой Ганзом. У нее был план. Жуа из тех, кто вмешивается. Только я пока не знаю, как именно и с какой стати.

Я вваливаюсь в окно ванной, роняя на кафель приборы. Перешагиваю через них. Прохожу мимо маминой комнаты, кровать манит, словно вода, потому что моя сестра разгладила складки и взбила подушки, когда приказывала мне переспать со своим мужем. Меня тянет в мамину спальню. В моей старой спальне простыня на резинке порвалась по углам. Верхняя простыня скомкалась, посередине дыра, в которой мои ноги путаются среди ночи.

Я бросаю взгляд на часы. Всего 4:46. По дороге я не заметила Шарпа у себя на хвосте. На лужайке ни души. Все страшнее думать об этих людях, как о солдатах-невидимках, ждущих приказа.

Я падаю на мамину кровать. Отстегиваю кобуру. Кладу пистолет на тумбочку, чтобы легко дотянуться.

Только немного прикорну.

Если верить моей матери, мертвецы не ложатся рядом с тобой при дневном свете.

Я снова вижу сон. Надо мной чистая, незагрязненная Вселенная. Луна, подстриженный желтый ноготь на ноге.

Марс и Венера, крошечные бриллианты, ровно там, где должны быть.

Число двенадцать.

Неумолчный цок, цок, цок копыт вдали.

Классический сон о Синей лошади, говорящий, что еще есть время, чтобы спасти Майка. В других снах мои руки испачканы кровью из его раздавленной груди. В последнем я спасаю Майка, но не себя. Цоканье копыт приближается, становится громче, оно уже совсем близко. Будущее еще можно схватить за гриву. Я изо всех сил пытаюсь отдернуть завесу, вернуться в мир, который могу изменить.

Я резко просыпаюсь, ничего не соображая. Кромешная тьма. Цок, цок, цок. Мой кулак рядом со мной, и это не он стучит в стену.

Луч фонарика в окне танцует на покрывале. Кто-то колотит в стекло.

Я накрываю голову подушкой, как будто мне снова десять, пока в комнате не воцаряется тишина. На коленях подползаю к подоконнику и кладу ладонь на охлажденное кондиционером оконное стекло. Неужели я выпала из одного сна в другой?

Тени в комнате обретают очертания, нарисованные угольным карандашом чьей-то невидимой