Твоя последняя ложь - Мэри Кубика

– Да что это с тобой? – спрашивает он, на сей раз имея в виду, что я избегаю его, и когда мой взгляд опять перемещается на его ботинки, говорю, что день был тяжелый. Слишком уж много чего навалилось.

– Мне просто нужно побыть одной, – говорю я ему, больше всего на свете желая, чтобы Коннор ушел. Чувствую себя крайне неуютно, в животе возникает ощущение, будто что-то не так. И на этот раз дело не только в алкоголе. Это нечто большее. Близость Коннора ко мне, бесцеремонность его рук… Я знаю, что это Коннор наблюдал за мной через окно, пристально смотрел, ничего не говоря. Что он увидел?

Коннору это не нравится. Он качает головой и говорит:

– Тебе нельзя сейчас оставаться одной, Клара. Ты и я – вот и все, что от нас осталось. Мы должны держаться вместе.

После чего опять тянется и хватает меня за руку, крепко сжимая, чтобы я не могла ее выдернуть.

– Мы не должны оставаться одни в такое время. – И, проводя рукой по моим волосам, шепчет: – Ты все равно всегда была слишком хороша для него.

И хотя после подтверждения моих подозрений касательно неверности Ника это должно было меня успокоить, подобные слова представляются мне довольно странными. Коннор – лучший друг Ника. Мы не говорим ничего плохого о наших лучших друзьях, особенно когда их уже нет в живых.

И тут я вдруг вспоминаю то лето, когда была беременна Мейси, те первые дни, когда об этом знали только мы с Ником и все еще боялись поделиться с кем-нибудь этой новостью или сглазить ее. Это было на самом раннем сроке беременности, хотя безжалостная утренняя тошнота наконец отступила, когда я миновала мост между первым и вторым триместрами. Впервые за долгое время я чувствовала себя хорошо, желтушный цвет лица опять сменился более-менее нормальным, и все же меня по-прежнему одолевали страхи, которыми я еще не поделилась с Ником. Я забеременела раньше, чем ожидалось – мы с Ником планировали дождаться нашего тридцатилетия, чтобы зачать ребенка. И все же нам было чуть за двадцать, и вот пожалуйста – вскоре нам предстояло стать родителями. Называть Мейси ошибкой, наверное, слишком жестко, хотя именно ею она и была: неправильный выбор даты, забытая противозачаточная таблетка, романтическая ночь с бутылкой дорогого красного вина… Я не была уверена, готова ли стать матерью, хотя никогда не говорила об этом Нику, который был так рад стать отцом, что чуть не лопался от гордости.

Вместо этого я рассказала об этом Коннору – одним теплым летним вечером, на садовой вечеринке дома у нашего общего друга, где я была единственной, кто не употреблял спиртное, и Коннор наткнулся на меня на кухне, когда я пила воду из-под крана и пыталась не расплакаться. Я призналась ему в своей беременности – в том, что мне страшно становиться матерью, что в голове у меня только и мыслей, что о том, как все может пойти не так. Нести ответственность за жизнь другого человека – непростая задача. Я не была уверена, что справлюсь с ней.

Но слова Коннора оказались вполне здравыми. «В самый первый раз никто не знает, что делать и как себя вести, – сказал он. – Ты умная женщина, Клара. Ты со всем разберешься». А потом обнял меня, пока я плакала. Гладил меня по волосам и утешал. Сказал мне, что я буду самой лучшей матерью на свете, что в мире нет ничего такого, что оказалось бы мне не под силу.

До этого момента наши отношения были чисто платоническими. Мы были просто друзьями. Но когда Коннор обнимал меня на этой кухне, пока все остальные оставались на безопасном расстоянии, под гирляндами в саду, он чуть не поцеловал меня. Не совсем поцеловал, но почти. Глаза у него закрылись, сдержанность ослабла, размягченная алкоголем, и он прижался ко мне, хотя я мягко уперлась рукой ему в грудь и прошептала: «Коннор, пожалуйста, не надо». В ответ он лишь обхватил меня за талию и притянул ближе, пытаясь прижаться губами к моим губам. Коннор из тех мужчин, которые привыкли получать то, что хотят. Женщины не говорили ему «нет». Он был пьян, рассудила я тогда, и наутро ничего не вспомнит. Хотя я-то уж точно вспомню.

«Просто не могу передать тебе, как долго я хотел это сделать!» – восторженно выдохнул он в тот вечер, как будто вообще не слышал моего отказа, как будто не чувствовал моей ладони на своей груди. Его глаза оставались закрытыми, пока неожиданный шум не заставил их снова открыться – Сара, хозяйка дома, вошла через раздвижную стеклянную дверь с целой шаткой стопкой тарелок, которые она держала на выставленных вперед руках, рискуя уронить. Там была целая башня из восьми или больше тарелок, ненадежно поставленных одна на другую. Коннор отодвинулся от меня и быстро подошел к Саре, чтобы забрать тарелки, и она была настолько сосредоточена на этих тарелках, что даже этого не заметила – как и того, что мы едва не поцеловались.

Мы никогда не говорили об этом. И такого больше не повторялось.

Я не стала долго раздумывать, прежде чем прийти к мысли никому об этом не рассказывать. В конце концов, все мы совершаем глупости, когда слишком много выпьем, разве не так? Со временем я и думать обо всем этом забыла. Нику я и словом не обмолвилась, а Коннор стал мне вроде брата, которого у меня никогда не было.

– Как тебе не стыдно так говорить! – выговариваю я ему, высвобождая свою руку из его пальцев, хотя он делает шаг вперед, и я медленно отступаю. – Он же был твоим лучшим другом!

И хотя Ник причинил мне боль, тысячу раз причинял, нет ничего такого, чего бы я для Ника не сделала. Отвожу взгляд от Коннора, смотрю куда угодно, лишь бы не видеть, как он смотрит на меня, заставляя чувствовать себя крайне неловко. Я хочу попросить его уйти. Смотрю в окно, на часы, на брошенные перчатки Коннора. Смотрю на крепко спящую Харриет.

– Ник много чем был, – говорит он. – Но другом он мне не был.

Я замираю, задаваясь вопросом, что именно Коннор имеет под этим в виду. Ну конечно же, он был другом Ника!

– Да был же! – говорю я, но Коннор отвечает:

– Я тоже так думал. Оказывается, мы оба ошибались.

И прежде чем я