Изъян - Алекс Джиллиан

— Перестань прятаться за терминами. Нет согласия там, где изолируют и методично давят на психику. Это фикция, Саша.

— Ты путаешь зависимость и добровольность, — объясняет муж, не повышая голос. — И да, у нас закрытые анонимные программы. Так безопаснее для участников. Полицейский допрос посреди ритуала травмирует группу, даёт убийце сигнал и рушит всё, что мы отслеживаем. Тебе это нужно?

— Мне нужно, чтобы он перестал убивать.

— И мне, — согласно кивает Александр. — Но у меня нет процессуально годного материала. Есть паттерны, гипотезы, косвенные совпадения. Этого мало, чтобы «подключить» кого-то так, как ты требуешь. Ты же аналитик, Ева. Различай наблюдение, версию и доказательство.

— Вы просто боитесь шумихи, — презрительно фыркаю я. — Ты сам это сказал. Но суть в том, что убийца пользуется вашими догматами, потому что вы их тут распространяете.

Выдержав короткую паузу, Саша резко меняет курс диалога:

— Как много знала Вероника? И что именно заставило тебя влезть в это дело?

— Дай-ка подумать… — насмешливо кривлю губы. — Наверное, ее странная смерть? Это же так удобно, журналистка и следователь погибают, унеся с собой в могилу все, что общественность никогда не должна была узнать.

— Ты же не думаешь, что материалы дела похоронили вместе с ними? — Саша цинично усмехается.

— Значит, их убили из банальной мести за утечку информации. А теперь на очереди — я, — прихожу к неутешительному выводу.

Судя по помрачневшему выражению лица мужа, он не считает мою версию такой уж бредовой. Хотя я могу и ошибаться, но опять же с его подачи. Александр виртуозный манипулятор и знает меня как облупленную. Вызвать удобные ему эмоции — для него простейшая задача.

— Что именно тебе показала Вероника, — он конкретизирует свой вопрос, буровя меня требовательным взглядом.

— Снимки с мест преступлений и некоторые детали из расследований, — нехотя отвечаю я. — Про клуб Ника ничего толком не знала, только планировала копать, но она была уверена, что все жертвы состоят в неком культе. На это указывали выжженые татуировки уробороса на бедре. В целом, все ее предположения подтвердились, — выдаю на одном дыхании.

В горле пересыхает. Схватив бокал, почти полностью его опустошаю. Рядом тут же материализуется официант с салатами и горячим. Расставляет приборы и тарелки, обновляет вино. Саша вежливо благодарит, но смотрит исключительно на меня. Глубокая морщина между бровей указывает на глубокую степень задумчивости. Обычно, когда он выглядит таким серьёзным и сосредоточенным на какой-либо мысли, меня гарантировано ждет очередная лекция. Но я не даю ему шанса пройтись скальпелем по моим мозгам и, как только официант отходит от нашего столика, сразу перехожу в наступление.

— У меня есть два вопроса. — перехватываю инициативу. — Первый: зачем и кому в Ordo Simetra делают татуировки? Второй: перстни с гравировкой символа клуба. Я нашла такой у отца. У Харта тоже есть идентичный. Он не пояснял их назначение. Хочу услышать от тебя.

— Твои соображения на этот счет? — невозмутимо интересуется Саша, нарезая стейк на идеально ровные квадраты.

— И то и другое что-то вроде посвящения или перехода на следующую ступень. Тату, как обет или маркер статуса. Перстень — знак высокого служебного положения. Предположительно — синклит. Похоже на правду?

Он слегка передергивает плечами, то ли отметая мои догадки, то ли частично их признавая.

— Примерно, — уклончиво кивает Александр. — Татуировки — это не «входной билет», а подтверждение прохождения личного испытания. Никакого принуждения, если тебе вдруг что-то подобное пришло в голову. Члены клуба считают за честь нанесение символа клуба. — он делает короткую паузу. — Перстни имеют совершенно иную функцию, — продолжает он. — Они дают доступ к организационным процессам. И да, ты права, их носят представители синклита.

— Как мой отец умудрился попасть в синклит, если у него до сих пор случаются срывы?

— Я не обсуждаю статусы третьих лиц, — слишком быстро отвечает он. — Даже если речь о твоем отце. Могу сказать только одно — здесь не продвигается культ безупречности. Никто не совершенен.

— Удобно, — ухмыляюсь я. — Тогда обсудим функцию перстня ещё раз. Это же не только доступ, а подпись системы, которая берёт на себя власть над определением «нормы». Понимаешь, к чему я?

— К тому, что «значок» легитимизирует любую чушь, — спокойно резюмирует Александр. — Да, это риск.

— Не риск, — поправляю. — Механизм. Вы встроили его в конструкцию. И пока убийца «говорит вашим языком», он будет слышать то, что хочет слышать каждый, кто мечтает не лечить проблему, а возвести её в достоинство.

Саша кладёт нож и вилку, соединяет пальцы обеих рук. Мы какое-то время сидим в гнетущей наэлектризованной тишине, испепеляя друг друга тяжелыми взглядами. Между нами пропасть невысказанных упреков и целые океаны лжи. Он лгал мне годами… Регулярно, методично, осознанно. А это весьма тревожный симптом, свойственный психопатическим личностям.

— Последний вопрос на сегодня, — тяжело вздохнув, говорю я. — Насколько широко клуб раскинул сеть? Полиция, следователи, судмедэксперты, надзорные инстанции?

— Достаточно широко, — отвечает он после паузы. — Чтобы узнавать о проблемах раньше, чем они станут делами.

— То есть везде, — подытоживаю я.

Уголок его рта дёргается.

— Везде — громко сказано. Но да, внутри клуба всегда найдётся человек, который знает нужный коридор.

— Супер, — ожесточенно хмыкаю я. — Тату на бедре легче спрятать под формой, чем совесть.

— Перестань, — устало бросает он. — Большинство из них искренне верят, что помогают. Клуб для этих людей — способ «держаться в ресурсе».

— А для убийцы — способ раствориться, — парирую я.

Саша не оспаривает мои слова, а молча и с завидным аппетитом принимается за еду. Мне же кусок в горло не лезет, хотя я честно пытаюсь ковырять свой салат. Людей вокруг не замечаю, как и их приглушенных голосов или звона приборов. Лиричная музыка перекрывает лишние звуки. Да и место выбрано очень удачно. Мы, вроде, и на виду, но в тоже время на достаточном расстоянии, чтобы подслушать наш разговор.

Я уже говорила, что Саша — самый предусмотрительный человек на свете. Во всем, черт возьми. Только за мной не доглядел и, держу пари, сейчас усиленно размышляет, как снова загнать меня в прежнюю клетку. Так отчаялся, что даже на ребенка согласился.

Верх цинизма: ещё одна валюта контроля, ещё один «инструмент сближения». А я — дура, уши развесила и чуть не поверила в красивую ложь. Не нужны ему дети. И я не нужна. А наша семья для него — еще один эксперимент, который он с треском провалил.

Странно, но мне даже не больно. Внутри все выпотрошено к чертям и выжжено дотла. Я искренне пытаюсь