Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье

Буквально через пару минут на лестнице раздался топот. Всё тот же официант спускался вниз, на вытянутой руке держа початую бутылку коньяку. Через несколько минут он протопал обратно, опять с открытой бутылкой коньяку. Но со второй бутылкой он обращался гораздо свободнее, без опаски обнимая её двумя руками.

«Как просто и как гениально!» – невольно восхитился Алексей. Даже жаль, что гений Афанасия Григорьевича проявляется в столь сомнительных ситуациях. Ведь если в бутылке не окажется яда, а будет он лишь в бокалах, из которых пили господа, то это натолкнёт следствие на мысль, что яд подсыпали прямо за столом. Выходит, «Афонькин кабак» ни при чём! И Афанасий Григорьевич выходит сухим из воды, преодолев очередной порог на реке!

Алексей выглянул из-за портьеры, никого на лестнице не было. Тогда он, уже не скрываясь, покинул ресторан.

Он успел дойти лишь до конца мощёного участка улицы, когда к трактиру подкатили две пролётки с городовыми да санитарная карета за трупами. Спрятавшись в тени дома, Алексей обернулся. Среди рослых и шумных городовых он разглядел неприметного Сергея Петровича Селиверстова. По своей привычке тот крутил в пальцах папиросу, был сосредоточен и угрюм.

«А может, и не выйдет Афоня сухим в этот раз», – подумал Алексей. И оба варианта развития событий были ему неприятны. Очень сложно примириться с тем, что в ближайшие минуты сломается человеческая жизнь, даже если этот человек – трактирщик Афоня. Да что там! Если выиграет Селиверстов, то не сломанная жизнь ждёт Афоню, а гарантированная смерть. Государственная измена в Российской империи карается самым суровым образом.

Глава 34

Триумф следователя Макрушина

Алексей уходил из «Афонькиного кабака» с ощущением, что покидает его навсегда. Вероятно, это и к лучшему. Очень хотелось оставить Пилу и других революционных деятелей в прошлом. Хотя… был ещё заказчик украденного пороха. Но Афоня не дал даже намёка, кто это. Да и нужно ли его искать, Алексей не мог определить. Сейчас у него были более срочные дела.

Первым делом спрятал в своей квартире графинчик с отравленным коньяком, потом отправился в банк и обналичил вексель, выписанный Глафирой Малиновской на его имя. Затем посетил магазины и магазинчики Кузнецкого Моста[85]. И только после этого отправился в госпиталь проведать Варю. Порыв этот был довольно глуп: под воздействием лекарств Варвара Дмитриевна наверняка спит, а врачебного надзора в госпитале достаточно и без него. Но не прийти он не мог.

Варю расположили в небольшой палате в конце коридора. Тихо приоткрыв дверь, Алексей постарался разглядеть девушку. Повязку на лице ей сменили, и видно было, что бинтовали руки, гораздо более умелые, чем у него. Алексея всегда удивляло это несоответствие: он прекрасно накладывал швы в самых сложных операциях, а простое бинтование у сестёр милосердия выходило лучше. Вот и теперь повязка закрывала не всё лицо Варвары Дмитриевны, а только раненые места, и выглядело это даже относительно изящно.

Окно в палате было завешено, и Алексею показалось, что Варя спит. Но только он приблизился к кровати, как она открыла глаза. Смотрела Варя прямо и, как показалось Алексею, вопросительно, поэтому он поспешил отчитаться:

– Не переживайте, Варвара Дмитриевна, с Бо всё в порядке!

Будем надеяться, что Квашнин справился со своим несложным поручением, хотя с него станется…

Варя моргнула, будто слегка разочарованно, и опустила глаза ниже, пытаясь рассмотреть, что такое Алексей держит в руках. Алексей раскрыл ладони и неожиданно для себя смутился:

– Вот, хотел вас порадовать, а цветы в госпиталь нельзя, вы же знаете. Поэтому выбрал безделушку, чтобы вы не скучали.

О том, что «безделушка» по стоимости сравнима с его врачебным жалованьем, Алексей умолчал. Он поставил подарок на тумбочку у кровати и завёл ключик. Заиграла нехитрая мелодия – в коробочке красного дерева прятался механизм, сверху закружились две куколки: танцующая юная барышня и собачка, играющая рядом. В собачке легко можно было признать французского бульдога, ровно такой же масти, как у Бо. Девочка на Варю похожа не была, да это и ни к чему.

Мелодия быстро закончилась. Варя сняла шкатулку с тумбочки и, пристроив её у себя на животе, завела ключик снова. На Алексея она не смотрела, наблюдая за маленькой танцовщицей.

Алексей скомканно попрощался и повернулся было к двери. Но Варвара Дмитриевна поймала его за пальцы. «Наверное, хочет что-то сказать», – подумалось Алексею. Варя по-прежнему смотрела только на девочку, руку его не отпускала, но и в качестве блокнота не использовала.

Алексей осторожно присел на край кровати, накрыл пальцы девушки своей ладонью. Наверное, в такой момент нужно говорить что-то успокаивающее, глупо обещать, что всё наладится, но нужных слов у Алексея не было. Молчание казалось самым честным разговором. Поэтому Алексей сидел, так же как и Варя, неотрывно глядя на шкатулку. Вышел он спустя полчаса, когда, убаюканная мелодией, Варвара Дмитриевна заснула.

Любой госпиталь, даже военный, своего рода небольшая деревня, где любят перемывать косточки каждому, кто оказался внутри его стен. Но пока Алексей находился в палате у Варвары Дмитриевны, никто не отворял дверь и не заглядывал, стремясь удовлетворить местечковое любопытство. Поначалу Алексей не придал этому значения, да, сказать честно, и не заметил. Но как только он вышел в коридор, с десяток глаз обернулись в его сторону. Алексей выпрямил спину, а на лицо вывесил самое непроницаемое выражение. Раз сплетен не избежать, его защита – равнодушие.

Сёстры милосердия, мелко семеня, будто боялись, что их услышат, приблизились к Алексею. Беспокойства на их лицах было больше, чем любопытства.

– Алексей Фёдорович, миленький, не ходите к ним, – прошептала одна из сестёр.

– К кому это «к ним»? – не понял Алексей.

Сестра несмело указала в сторону улицы. Снаружи доносился непривычный для госпиталя шум. Недоумевая, Алексей вышел на балкон и глянул вниз.

Поперёк госпитального двора стоял уже знакомый ему скрипучий полицейский экипаж, в котором восседал следователь Макрушин собственной персоной. И без того неприятное лицо его было перекошено нетерпением.

Рядом топталось с десяток городовых. Казалось, что они хаотично бродят по двору, но через минуту наблюдения становилось понятно, что одни городовые следят за дверями, а другие – за въездными воротами, и ленивое их прохаживание – не более чем иллюзия для обывателя.

Доктор Дубов, размахивая руками, бегал между полицейскими и от души ругался, требуя убрать безобразие. Но городовые смотрели мимо и, казалось, даже не слушали пожилого врача.

У Алексея неприятно заныло внутри. Появление Макрушина, да ещё столь вызывающим