Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье

образом, означало, что у того появилась новая идея, как приписать Алексею обвинение. Даже при наличии спасительной записи в расходной книге Глафиры Степановны Алексея ждут неприятные минуты разбирательства. Признаться, он всерьёз подумал воспользоваться чёрным ходом, но вряд ли Макрушин настолько глуп, чтобы не поставить там человека. Да и ударяться в бега в планы Алексея не входило. Он по-прежнему невиновен, не стоит недооценивать этот факт. Поэтому Алексей выбрал самое простое – пошёл вниз, во двор, возглавлять полицейский перформанс.

– Уважаемые господа! Чем обязан такому вниманию? Весь участок в полном составе! Признаюсь, я польщён! Или у вас эпидемия и требуется врачебная помощь?

Ему удалось пройти почти десяток шагов до того момента, пока полицейские опомнились. Под испуганные взвизгивания сестёр, наблюдающих с балкона, к Алексею подскочили городовые. Руки, как положено, заломили за спину. Прежде чем ткнуться носом в пол полицейского экипажа, Алексей успел заметить округлившиеся глаза и рот Дубова. Пожилой хирург если и хотел возмутиться, то растерял все подходящие моменту слова, и только беззвучно и бестолково хлопал губами.

Алексей быстро убедился, что сегодня в полицейском участке его ждёт совсем другое обращение. Об этом красноречиво заявило колено городового, которым его для верности прижали.

Экипаж, скрипнув, сорвался с места со скоростью полицейской клячи и через минуту покинул территорию госпиталя, оставив зрителей вздыхать и обсуждать, что же такого натворил Алексей Фёдорович Эйлер.

Когда в кабинете следователя Макрушина Алексею наконец развязали руки и позволили опуститься на стул, он почувствовал невероятное облегчение и даже радость. Вот уж действительно, забери у человека привычные удобства, а потом верни, как было, он и сделается счастливым. Вертикальное положение и отсутствие полицейского колена уже можно посчитать за комфорт.

Поэтому Алексей улыбался, растирая затёкшие запястья, и наблюдал за действиями Макрушина. Как и в прошлую их встречу, оказавшись за столом, следователь принялся с мышиной суетливостью наводить порядок. Городовые и писарь, привычные к причудам начальства, терпеливо ждали, пока он закончит. На Алексея Макрушин не смотрел. Покончив с перестановкой предметов, Макрушин подвинул к себе бумаги. По тому, как вытянулись городовые, Алексей сделал предположение, что сейчас начнётся официальная часть.

Вперив разные глаза в бумагу, будто удивляясь написанному, Макрушин откашлялся и произнёс:

– Господин Эйлер, вы находитесь здесь для предъявления вам обвинений по трём эпизодам убийств.

Алексей не удержался и хохотнул:

– Неужели сразу по трём? Вы, господин Макрушин, не стесняйтесь, начинайте предъявлять! Это, в конце концов, даже любопытно.

Макрушин скользнул по нему пустым взглядом, только пальцы его пришли в движение, мало совпадающее с хмурым выражением лица. Следователь принялся зачитывать самым сухим тоном:

– Ваши сослуживцы показали, что в мае этого года вы оперировали Михаила Дмитриевича Малиновского. И он скончался на операционном столе. Следствие видит в этом манкирование[86] врачебными обязанностями в преступных целях.

– Что? – от неожиданности Алексей растерялся. Чего угодно, но обвинения в убийстве друга он не ожидал. Сердце застучало так гулко, что продолжение он слышал едва.

– Следующая ваша жертва – Дмитрий Аполлонович Малиновский. Скончался от сердечного приступа, вызванного приёмом неких медикаментов. Имеются свидетели, утверждающие, что днём того же дня Малиновский посещал госпиталь, в котором вы сейчас служите хирургом, а прежде лечились по ранению и, несомненно, имеете в нём связи с персоналом и доступ к медикаментам. Ими вы и отравили Малиновского. Иначе отчего бы здоровый, не очень старый мужчина так скоропостижно скончался?

Алексей внезапно рассердился, и от этого в голове прояснилось. Макрушин смотрел на него, не переставая двигать рукой. И Алексей вдруг понял, что бесконечные хаотичные движения – не что иное, как отвлекающие манёвры профессионального шулера. Какая-то древняя, животная сила заставляет человека неотрывно следить за движущимся объектом, это и используют опытные картёжники, отвлекая внимание противника и выигрывая себе время на размышление и возможность незаметно подменить колоду. Только мы не за карточным столом, господа!

Алексей прошипел:

– Ловко тасуете. Да только не было меня тогда в госпитале и сердечного приступа не было. Вам это лучше остальных известно. Вы своей рукой эту причину в заключение о смерти вписали по указке милейшей Глафиры Степановны!

– Ну вот мы и подобрались к третьей жертве! – неискренне обрадовался Макрушин, пропустив замечание Алексея мимо ушей. – Глафира Малиновская по непонятной причине выписала вексель на внушительную сумму и внесла вас в завещание. И эта щедрость стоила ей жизни.

– Постойте! – почти закричал Алексей. – Я по-прежнему не убивал госпожу Малиновскую! И у меня есть свидетель, указавший, что непосредственно перед гибелью Глафиры Степановны на кладбище находились госпожа Вельская и господин Туманов. Вы хотя бы допрашивали их?

Макрушин будто не слышал его. Он отложил бумаги в сторону, чинно сложил руки и вопросил:

– Зачем вы убили семью Малиновских, Алексей Фёдорович? Покайтесь, чистосердечное признание облегчит вашу участь.

Все присутствующие внимательно уставились на Алексея. Но он принципиально замолчал. Какой смысл оправдываться? Поняв его по-своему, Макрушин кивнул подчинённым, мол, официальное предъявление обвинения закончено. Городовые и писарь покинули кабинет. Алексей и следователь остались вдвоём. Макрушин продолжал шевелить пальцами и смотрел вдаль, куда-то мимо Алексея, раздумывая. Алексей заставил себя оторваться от рук господина Макрушина и смотреть только ему в лицо. Его страшно злила мысль, что Макрушин им управляет, он хотел вернуть это право себе.

Заметив, что взгляд Алексея стал неподвижен, Макрушин перестал двигать руками и сцепил пальцы в замок на столе перед собой. Только после этого встретился с ним взглядом.

– Сколько стоит снять с меня все обвинения? – напрямую спросил Алексей.

Макрушин смотрел на него со смесью презрения и удовольствия, будто Алексей сделал именно то, что он от него ждал.

– Вы слишком поздно задали этот вопрос. Уже всё оплачено. Увы, не в вашу пользу.

Алексей промолчал. Смысл слов, сказанных Макрушиным, плохо доходил до него, а уточнять не хотелось. Алексей заставил себя думать. «Всё оплачено». Кто-то успел купить свою свободу взамен того, что Алексей отправится на каторгу. Кому же он так помешал?

Одна из теорий незабвенного профессора Смирнова гласила: если пациент не склонен откровенничать, что-то умалчивает, стоит задать вслух свой вопрос, и рано или поздно, совершенно против своей воли, человек начнёт на него отвечать. Нет тайны, которую бы не хотелось рассказать. Врачу важно лишь внимательно слушать.

Терять Алексею было нечего, и он решил попробовать. Глядя в пол, он негромко спросил:

– Но почему именно я?

Макрушин поднялся и пошёл по кабинету, слегка потягиваясь, разминая затёкшее тело. Суетливость и мышиное сходство совершенно ушли, движения стали плавными и наполненными, как бывает у людей, полностью довольных собой.

– Вы мните себя