Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье

лучше, чище остальных. Но нет! Вы такой же. Рано или поздно каждый человек задаёт вопрос про деньги. Вы задали слишком поздно. Уже ничего нельзя повернуть вспять.

– Неужто раньше можно было?

– Конечно! В самом начале, пока я ещё выбирал.

– Что выбирали?

– Того, кто ответит за всё, конечно!

Макрушин смерил Алексея снисходительным взглядом.

– Вы были так уверены, что невиновность гарантирует вам безопасность, что даже немного смешили меня. Мне доставит особое удовольствие отправить вас на каторгу. Я даже приду на суд! Не благодарите, не стоит. Это показатель моего особого к вам расположения. Обычно я не балую своим вниманием тех, кто занимает скамью подсудимых. Но вы – другой случай! Я хочу пронаблюдать весь ваш путь… За много лет на этом месте я убедился, что безгрешных нет. У каждого – каждого! – хоть пушиночка, да найдётся на рыле.

Макрушин хихикнул, довольный своей исключительной шуткой.

– Вы же выглядели… слишком чистым. И самоуверенным! Но найти пушинку для вас – лишь вопрос времени. Не три дня, конечно. Но и не так уж много оказалось.

Алексей поднял глаза:

– Вы хотите, чтобы я сейчас признал ваши заслуги?

Макрушин расхохотался:

– Отчего бы и нет? Как вы думаете, почему я так долго на этой должности держусь?

Он наклонился и прошептал, будто открывая тайну:

– Потому что у меня не бывает нераскрытых преступлений!

– Но вы сажаете невиновных! – возмутился Алексей.

– Это не имеет значения! – парировал Макрушин. – Правосудию не интересна правда. Нужно лишь, чтобы кто-то понёс наказание. И в этот раз эта роль досталась вам. Благодарите Глафиру Малиновскую, – жестоко улыбнулся Макрушин. – Не стоило ей пугать вашим именем своего убийцу.

Алексей замер, пытаясь осознать сказанное. Ответ на главный вопрос прозвучал, но пока из него ясно лишь то, что следователь прекрасно осведомлён, кто настоящий убийца. И тот успел купить свою свободу.

Макрушин вдруг поскучнел, вернулся за стол и, вновь занявшись передвижением предметов, добавил:

– А запись в расходной книге Малиновской я видел. Только никакой суд не признает в господине М. меня. Свидетелей нет, наличных тоже. А вот то, что после смерти мужа вдова была не в себе, – это люди видели. Вы и сами говорили, в протоколе у нас зафиксировано. Так что не утруждайте себя угрозами, господин Эйлер, вы проиграли.

Когда Алексея невежливо впихнули в камеру, он практически на ощупь опустился на скамью, не видя и не слыша ничего вокруг. И сидел так, пока кто-то участливо не постучал его по спине. Очнувшись, Алексей обнаружил рядом с собой знакомых бродяг. Они смотрели на него с неудовольствием.

– Что-то ты, барин, неудачливый вовсе. Зачем попался?

– Так и вы тоже здесь.

– Нам можно! Даже нужно! Это вроде порядок такой: раз в неделю мы здесь. Всё по совести, по-человечески. И городовой работает как положено, да и мы закон помним, больше нужного не берём. А тебе-то что на воле не живётся?

Алексей скрипнул зубами. И эти со своей философией. Только к закону и правосудию представления этого полицейского участка отношения не имеют.

Алексей прислонился к стене, закрыл глаза, игнорируя недовольное цоканье бродяг, и погрузился в размышления. Вернее, он хотел бы погрузиться, но в его текущем состоянии думалось только две мысли: кто из известных ему личностей успел перекупить свою свободу у Макрушина? И что ему теперь делать?

То, что всё это время Макрушин планомерно искал возможности уничтожить Алексея, стало ясно как день. Зачем, тоже понятно. Всё благодаря Глафире Степановне. Зачем она говорила с убийцей о нём? В каком контексте прозвучало его имя? Какие были сказаны слова? И, сделав круг, мысли Алексея вернулись к началу: что ему теперь делать?

Так ничего и не придумав, Алексей открыл глаза. Бродяги по-прежнему смотрели сурово, поджимая губы. Мало того, что попался, да ещё не рассказывает им. Алексей вздохнул. Потом крепко зажмурился, усиленно поморгал. Что-то неподвластное его разуму было в том, что бродяги и воры сердятся на него, а он вынужден оправдываться.

Честно сказать, моргание помогло мало. Алексей вздохнул ещё раз и признался:

– Макрушин считает, что я убил троих человек.

Бродяги переглянулись и расхохотались, будто Алексей смешное сказал.

– Вот ведь крыс, что придумал! Да какой из тебя убийца?

Алексею даже обидно стало.

– Что же вы не верите? Думаете, не могу я?

Бродяги дружно качнули головой:

– Нет.

Один из них, видя недоумение Алексея, принялся объяснять:

– У нас говорят, барин, чтобы человека убить… жила особая нужна. Вот вору нужно ловким быть, талант иметь. Но и научиться можно! А убивать не научишься, таким родиться надо.

– И как её распознать… эту жилу? – уныло поинтересовался Алексей.

– А бес её знает! – пожал плечами бродяга. – На иного взглянешь, и душа в пятки. А другого, чтобы жилу эту заметить, долго обижать нужно. Она и в самом тихом проявится, коли до отчаяния довести.

– То есть эта жила есть в каждом?

– Выходит, что в каждом, – слегка запутавшись, пробормотал бродяга.

– Значит, и во мне! – заключил Алексей.

– В тебе – нет! – рассердившись, отрезал бродяга. – Тебя Макрушин до отчаяния довёл?

– Довёл, – признался Алексей.

– А жилы не видать! – возликовал бродяга.

Алексей рассмеялся, то ли от нелепости диалога, то ли от облегчения. Но от глупой веры бродяг в его непогрешимость стало действительно легче.

Вечерело. Дежурный городовой лениво поднялся и зазвенел ключами. Заслышав условный сигнал к освобождению, бродяги повскакивали со своих мест и построились на выход. Алексей с тоской глядел на них. Ужаленный внезапной мыслью, он схватил за рукав ближайшего из бродяг.

– Послушай, любезный, – начал Алексей.

Бродяга нахмурился, недовольный лакейским обращением. Алексей глубоко вздохнул, пытаясь срочно придумать правильные слова.

– Будь другом, помоги ещё раз. Найди в полицейском управлении следователя Селиверстова. Расскажи ему… что я здесь.

Бродяга глянул виновато:

– Я б с радостью, да кто меня пустит… в управление-то?

Алексей зажмурился и брякнул невообразимое:

– Если не пустят, скажи, что ты самой Зинаидой Порфирьевной Садовской послан. Её там все знают. И уважают!

Бродяга кивнул, с жалостью глядя на Алексея:

– Я скажу. Но, если не выйдет, не обессудь.

Алексей кивнул на прощание и отпустил рукав сокамерника. Судить он не будет, это точно.

Бродяги ушли, а Алексей кулем повалился на скамью. Даже думать две своих мысли сил у него не осталось.

Прошла ещё пара часов. Определять время Алексей приноровился по перекурам дежурного городового. Каждый час тот доставал махорку, отрывал кусок газеты и скручивал самокрутку. Потом выходил во двор и отсутствовал примерно пять минут. Всё было так, как когда-то рассказал Алексею рыжий. Вспомнив о газетчике, Алексей