Твоя последняя ложь - Мэри Кубика

– Похоже на то, – отвечает Клара, а затем говорит мне, что планирует сегодня съездить туда, прочесать дом и посмотреть, не получится ли найти чек. Это меньшее, что она может сделать, говорит Клара, сокрушенно качая головой, и добавляет: – Мне просто их жалко. А вдруг у них проблемы с деньгами, Ник? Отец ведь никогда мне не скажет. Он слишком гордый, чтобы просить о помощи.

– Хочешь, чтобы я поговорил с ним? – спрашиваю я, но Клара мотает головой и говорит, что нет. Мы оба знаем, как Том ко мне относится. Последнее, что кому-то из нас требуется, – это чтобы я совал нос в финансы Тома. Но я все равно спрашиваю – в надежде, что Клара не ощутит себя оставленной наедине с этой проблемой.

А потом, поднявшись из-за кухонного столика, она меняет тему и сообщает мне, что наняла кого-то, чтобы покрасить детскую. Они придут сегодня. К тому времени, как я вернусь домой, детская будет серой. Предполагается, что это меня порадует, но вместо этого мне кажется, будто из комнаты выкачали весь воздух, и я срываюсь.

– Я же говорил тебе, что сам этим займусь! – бросаю я ей более сердито, чем хотелось бы, и она отвечает:

– Ребенок уже на подходе, Ник. Мы больше не можем ждать.

Ребенок и вправду скоро появится на свет. Я вижу это по Кларе, по тому, как безымянный пока что малыш двигается у нее внутри, опустившись в область таза, что для нее заметно больнее. При ходьбе она переваливается – головка ребенка втиснута ей куда-то в промежность. Его тяжесть ощутима даже для меня. Я чувствую ее опосредованно, через волочащуюся походку Клары.

– Ты хоть представляешь, во сколько обойдутся профессиональные маляры? – продолжаю я, повышая голос, когда подхожу к кофеварке и инстинктивно тянусь за молотым кофе с высоким содержанием кофеина.

– У нас ведь есть деньги, – с полной уверенностью отзывается она. – Непохоже, чтобы у нас не было на это денег. – А затем: – Я думала, мы с тобой не употребляем кофеин.

Клара произносит эти слова, стоя передо мной в ночной рубашке, – ее живот настолько торчит вперед, насколько это возможно. Вид у нее усталый, рука прижата к пояснице, как будто она больше не в силах нести в себе этот груз. Сквозь туго натянутую ночную рубашку я замечаю, как наш малыш тычется ей в живот ручками и ножками, чтобы выбраться наружу, словно тот Чужой из фильма. Он уже готов к этому. Смотрю на пачку с молотым кофе у себя в руке. «Темная обжарка», написано на нем, не «декаф».

– Ты все это время употреблял кофеин? – спрашивает Клара, и я чуть не смеюсь над бессмысленностью этого вопроса: у меня образовался незаконнорожденный сын, моя практика в полном упадке, на меня подали в суд, я чуть не сбил соседского мальчишку, а Клару заботит, не употребляю ли я кофеин! Но я его даже не нюхал. При всех моих неправильных поступках это единственное, что я сделал правильно. Я остался верен нашей клятве. Я не употреблял кофеин.

И тогда я и вправду смеюсь, этим странным маниакальным смехом, что совсем на меня не похоже, – да так, что даже роняю пакет на пол, отчего он лопается и молотый кофе рассыпается по всей кухне.

– Да что это на тебя нашло? – спрашивает Клара, и на лице у нее отражаются беспокойство и отвращение.

– На меня? – возмущаюсь я. – На меня?! Это на тебя что нашло? – вопрошаю я, используя такого рода защитную тактику, чтобы обернуть разговор в свою пользу. – Я же говорил тебе, что покрашу спальню! Какого черта ты нанимаешь кого-то другого сделать то, с чем явно справлюсь я сам?

Раздраженно срываю совок и метелку со стенки шкафчика под раковиной и опускаюсь на четвереньки, чтобы убрать за собой.

– Не будь таким дерьмом, Ник! – рычит Клара, удерживая Харриет, когда та пытается добраться до молотого кофе и слизать его с пола, как она слизывает все остальное.

– О, так я веду себя как дерьмо? – отзываюсь я. – Так это я веду себя как дерьмо?

– Да, Ник! Ты ведешь себя как последнее дерьмо! – заявляет Клара, прежде чем забрать Харриет и выйти из кухни.

Я пытаюсь последовать за ней, дотянуться до нее, но лишь чувствую, как ткань ее ночной рубашки выскальзывает из моих рук и она исчезает.

Клара

– Что вообще происходит? – спрашивает мой отец пару часов спустя, когда я захожу на свою кухню и вижу, как он стоит у плиты и высыпает в кипящую воду коробку макарон. Я замечаю, как свободно сидят на нем брюки, которые уже непонятно на чем держатся, словно под ними лишь кожа да кости. В последнее время он совсем исхудал. Глаза у него вечно усталые, кожа быстро стареет, покрываясь пигментными пятнами и морщинами. Волосы все сильней редеют с каждым его приездом сюда, усталость все сильнее давит на него. Моя мать больше не спит, а значит, и отец больше не спит, и они оба стареют гораздо быстрее, чем мне хотелось бы. Я уже говорила ему: «Твое здоровье тоже важно», на что мой отец возразил: «Это то, что делают люди, когда любят друг друга. Жертвуют собой». Добавив, что нет ничего, что он не сделал бы для моей матери.

Мейси в соседней комнате, смотрит телевизор. Не знаю уж, как это вышло, но ее больше нет под кроватью в гостевой спальне. Она давно уже вылезла оттуда, лицо ее освещено искусственным светом, а на губах улыбка – адресованная не мне, а персонажам в телевизоре. Мейси прижимает к себе своего потрепанного плюшевого медведя; одно из его ветхих ушей, мокрое от слюны, засунуто ей в рот. Она не видит, как я прохожу мимо. Глажу ее по голове, говорю «привет». На полу, на одеяльце ручной вязки, спит Феликс.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я у отца, стоя на кухне, хотя прекрасно понимаю, что он имеет в виду. Когда мой отец приехал, чтобы занять мое место, и взял на себя задачу выманить Мейси из-под гостевой кровати, я не сообщила ему, почему она там оказалась и что именно вызвало у нее такое нервный срыв. Просто сказала, что она залезла под кровать и не выходит, и он приехал, сделав вид, будто со стороны Мейси имеет дело с обычным непослушанием, а не с тем, чем это было на самом деле, – страхом.

– У тебя какие-то неприятности, о