Кабул – Кавказ - Виталий Леонидович Волков

Миронов сидел на втором этаже бара в гордом одиночестве, если не считать скучающих поутру белесых официанток с откровенно сонными физиономиями. Балашов впервые видел его вне его обиталища, без дивана, двух экранов, диковинных кинжалов и перин. Здесь, в большом сумрачном зале, особенно рядом с Логиновым, он показался маленьким и не солидным. Он сидел лицом ко входу и попеременно кидал быстрый взгляд то в окно, то на лестницу. Трудно было угадать, слушает он то, что рассказывал ему Логинов, или нет.

– Помощь хороша от того, кто в ней нуждается, – только и сказал он, когда Владимир ввел его в курс дела.

– Помощь хороша тому, кто в ней нуждается. Это очевидно, – не сдержал раздражения Логинов.

– Кто из нас знает, кому на самом деле помощь нужна… Гуманитарная, оперативно-розыскная. Материальная. Вот тут разобраться надо. А потом уже к оперативно-розыскным процедурам переходить, – будто вовсе не обращая внимания на резкость тона, заметил Миронов и отвлекся снова: – О, вон он! Простите, человек мой идет, минуточку. Еще пива!

Он выскочил из-за столика, поручкался с забравшимся не без труда на второй этаж корпулентным мужчиной и сел с ним за другой стол, в отдалении. Минуточка растянулась раз в пятнадцать, как жевательная резинка. Балашов чувствовал себя все это время неловко, словно провинился перед Логиновым. Он – перед ним, тот – перед Марией. Важно только понять, кому на самом деле помощь нужна… Странно, вроде туфта, но ловко.

Может быть, все рассказы о связях, о профессиональных людях – это такая же ловкая туфта? И может быть, Логинов был прав, когда говорил, что и весь комитет, вся его грозная интеллектуальная мощь – это та же лапша на ушах, обычный советский миф?

– Зря теряем время, – сказал и Володя, как обычно жестко отсекая вопросительные интонации. – Я этот метр с кепкой знаю. Слов будет много, а дела – ноль. Импотенция. Ну и нашел ты себе «генуина»…

Когда человек ушел и Миронов вернулся к столику, неся в целлофановом пакете какую-то папку, Логинов поспешил откланяться: «спасибо за пиво». Но Андрей Андреич, кажется, как раз пришел в настроение пообщаться.

– Пива? Да, верно. Пиво без водки – голому рубаха. Деньги на ветер кидать не будем. Девушка, водки три по сто. Какой? Да белой, холодной. Надеюсь, у вас здесь не один джин? Вы ведь, Владимир, водку пьете? Товарищ ваш говорил, тоже в Афганистане отмечались?

– Отмечался, но не там, где вы. Дворцов не брал, афганцев не стрелял и вам помешать старался, чтобы по незнанию страны дров не наломали. Но куда там, специалистов кто же слушает, у вас свои советчики были.

Балашов готов был провалиться сквозь землю. Ему жаль стало маленького кругленького Миронова, выбравшегося из своего уютного гнезда ради Логинова и от него же получившего уже оплеуху. Все-таки в какой же степени справедливость связана с контекстом… Но Андрей Андреич нимало не смутился.

– Значит, вы, Владимир, из тех, кто как раз джин пьет. Так, так. Но водку еще потребляете, от жизни нашей российской еще не оторвались окончательно. Вчера-то водку пьянствовали, печаль заливали.

Логинов запнулся, удивленный проницательностью этого грубо вылепленного из белковой глины человека. Может, запах? Перегар?

– А я думаю, водку в России по темноте да по бедности джину предпочитают. Джин из свеклы не выгонишь, – обернулся он к Игорю.

– У меня товарищ в Кабуле джину предпочтение отдавал, а как вернулся, как здесь на якорь встал, так все, как забыл. Ларионов, резидент наш. Ты, Игорь, о нем слышал… Только водка. Так сказать, крепки обычаи родного края и не случайны… Случайностей вообще не бывает. Вот встретились – тоже есть глубокая внутренняя связь. Вы, Владимир, там когда пребывали?

– В восьмидесятом.

– Вот видите? И я из первой командировки в восьмидесятом отбыл. А теперь в «Джоне Булле». А иностранцев водка губит. Уж на что Бабрак привычный, наш был мужчина, а от водки рухнул.

– Да, я думал, он от моджахедов рухнул. Хозяевам разонравился, КГБ его и снял, – Логинов вновь обратился вроде бы к Игорю.

– Верно излагаете. Только когда Михал Сергеичу он, как вы, Владимир, высказались, надоел, это был уже не Бабрак, а только тень Бабрака. Осанка его, речь, блеск этот шизоидный революционный умел он создавать в глазах. Я его видел в восьмидесятом. А потом запил по-черному – Ларионов рассказывал, как сам видел: референты к нему дипломаты с водкой заносили. Наши советники следили за ним, чтобы не впадал в запой, так он референтам – заносите, говорит, на подпись бумаги. Ну те и идут к нему гуськом с дипломатами. И умер-то в Москве от цирроза – конец судьбе знаменательный. А вот, к слову, говорите, советчики свои у нас. А вы наших советчиков читали? Слушали?

– Ваших почитаешь! У вас же секретные все. У вас, наверное, даже туалетная бумага с грифом, не то что докладные.

– Ха, – обрадовался Миронов, – туалетная бумага… Надо будет наших посмешить. Только отчетов наших и докладных записок не потому вы не видели, что такие уж секретные мы, а потому что в Москве их в стол или на дальнюю полку. А иголку вы в правильное место вкололи – специалистов кто слушает, у партийных свои советчики были. Вот я как специалист и говорил, а вы не слушали – помощь хороша от того, кто в ней нуждается. Вот Горбачев перестал нуждаться и помогать перестал.

– Андрей Андреич, Горбачеву теперь хорошо, ему все равно. А вот как с заложниками нашими быть? Володе очень нужна, нам нужна эта помощь.

– За оплату, – мрачно добавил Логинов, кажется, начавший понимать, куда клонит гэбист. Миронов посмотрел на часы и покачал головой, протер ладонью лысину. «Опаздывает», – сказал в нос, про себя.

– Вы, Владимир, очень точно все понимаете. Но буквально. По-большевистски, по-германски. Это потому что водку все-таки без пива пьете, не разбавляете. Оттого сухость в мыслях появляется. Односторонность. Заинтересованность – она разная бывает. Разной, так сказать, природы вещей.

– Сейчас заинтересованность у всех одна. При нынешних зарплатах ваши коллеги, как никогда, спаяны с народом. Идей-то нет больше, – не удержался Логинов. Игорю не нравилось, как тот вел разговор, и он постарался выправить то и дело уползающую в сторону от дороги змейку беседы.

– Андрей Андреич, так что делать сейчас? Вот писал-писал, а тут прямо в жизнь вписались.

– Вот ты понимаешь. Потому что писатель. Все писатели хоть немного, а мистики. Да, вписались, потому