Изъян - Алекс Джиллиан

бордовые ссадины на моих щиколотках и не только их. Укусы и синяки темными пятнами расползаются по всей поверхности ног и наверняка выше, но демонстрировать все его художества я не намерена.

Он и так прекрасно видел последствия выгула его сорвавшегося с поводка зверя, пока одевал меня и обрабатывал мои раны. Не думаю, что Саша доверил бы это кому-то другому. Он привык сам заботиться обо мне. И ломать тоже… привык сам.

Муж неприязненно морщится, изучая собственные отметины на моем теле. На секунду отводит взгляд, а затем снова смотрит в глаза. Прицельно, прямо, не моргая. Черная мгла в широких зрачках становится гуще, но не пугает. В черных глубинах дрожит что-то еще. Неуловимое, сложное, предательски похожее на отчаянье, но не имеющее ничего общего с раскаянием или сожалением.

— Не нравится? — с ядовитой усмешкой бросаю я, плотно запахивая халат.

— Нет, Ева, — качнув головой, он наконец нарушает свое затянувшееся молчание. — Хочешь это обсудить?

Прозвучавший вопрос вызывает у меня вспышку нервного смеха. Я на удивление четко представляю, как полулежу на кушетке в его рабочем кабинете, а он, запустив маятник на своем столе, тем же тоном предлагает мне «обсудить проблему».

Интересно, какой совет бы он дал, если бы я действительно оказалась его пациенткой, подвергшейся жесткому насилию со стороны мужа? Бежать прочь от него без оглядки или подстроиться и научиться получать от этого удовольствие?

Как Алина, например…

Смех застревает в горле, губа снова трескается и кровит, а в сердце одновременно впиваются сотни острых игл, заставляя меня захлёбываться болью. Не физической, а той, что ранит и терзает в разы сильнее.

— Возьми, — Саша протягивает мне антисептическую салфетку, не рискнув прикоснуться сам.

Я машинально прикладываю резко пахнущий квадратик к губе, осторожно промакивая кровь. Ранки немного саднит и щиплет, но этот лёгкий дискомфорт несравним с той бурей, что беснуется у меня в душе.

Сухое горло обдирает, страшно хочется пить. Скосив взгляд на прикроватный столик, замечаю там бутылку минеральной воды. Саша тут же тянется за ней и подает мне, предварительно отвернув крышку. Внимательный такой, аж тошно.

Утолив жажду, я закрываю бутылку и бросаю рядом с собой.

— Голова не кружится? Есть не хочешь? — заботливо интересуется муж.

Меня передергивает от абсурдности и циничности ситуации. То, что мы оба ненормальные — для меня больше не секрет, но я искренне не понимаю, для чего он продолжает играть свою излюбленную роль. Я видела его без маски. Дважды. И нет никакого смысла натягивать ее снова.

— А если попрошу организовать пиццу и бутылку водки? Сделаешь?

— Плохая идея, — он отрицательно качает головой. — Алкоголь и тяжелая пища усугубят твое состояние.

— Не удивил, — сухо ухмыляюсь. — Ты так и не ответил на мой вопрос, — напоминаю я.

— Какой именно?

— Ты знаешь, какой! Не заставляй меня повторяться. — вспыхиваю я.

— Мне нужно понять, что именно ты вспомнила, — не моргнув глазом, спокойно парирует он.

Черт, и как у него так получается? Железобетонное самообладание? Отсутствие элементарных эмоций? Или особенное строение психики? Мой мир в сотый раз в руинах, а он ведет себя так, словно мы обсуждаем самые заурядные бытовые вопросы.

— Мы убили двух людей, Саш, — неосознанно повышаю голос. — Возможно, они заслужили, потому что были гнилыми и жестокими мразями, но это не снимает с нас ответственности. Я хочу знать, как ты заставил меня забыть и каким образом удалось скрыть двойное убийство. Это ты устроил пожар? Или Харт надоумил? Ты же ему тогда отправил сообщение? — выпалив целую серию вопросов, я, спохватившись, бросаю взгляд на барельеф с символом клуба на стене.

На мгновенье растерянно замираю, поняв, что он отсутствует. Вырван с корнем. На его месте торчат только обрывки проводов и сломанное крепление.

— Камер нет, — поясняет Александр. — Говори, нас никто не услышит. И начни с какого-то одного вопроса, иначе получится сумбур, — дипломатично советует он.

— Как после всего, что случилось, я оказалась в гостевой комнате? Я точно знаю, что ничего не помнила, когда проснулась там и вышла в коридор, — выровняв дыхание, требовательно смотрю в его сумрачные глаза. Сердце выделывает пируэты в груди, в висках долбит пульс, предвещая жуткую головную боль.

— Охвачу сразу два вопроса, — сдержанно произносит Саша, сцепляя пальцы в замок и глядя куда-то поверх моего плеча. Не в глаза. Понятия не имею, что это значит. Виртуозно лгать он умеет и не разрывая зрительного контакта. — Ты права, то сообщение я отправил Тео. Он в тот день как раз прилетел в Москву, но не…

— Я в курсе. Дальше, — нетерпеливо перебиваю я.

— Пока Тео ехал, я помог тебе отмыть руки и лицо. Твоя одежда была в пятнах краски, и брызги крови не так сильно бросались в глаза. Затем я вколол тебе небольшую дозу рогипнола и переместил в свободную комнату в другой части дома. К приезду Харта ты уже крепко спала.

— Что за рогипнол? — с подозрением прищуриваюсь я. — Какой-то наркотик?

— Нет, — спокойно поясняет он, будто говорит о витаминах. — Это сильный седативный препарат. Он погружает в глубокий сон, расслабляет мышцы и стирает память за несколько последних часов. После попадания препарата в кровь человек может действовать почти осознанно, но потом ничего не вспомнит. Иногда остаются обрывки, будто чужие сны, без лиц и контекста.

Он делает короткую паузу, и в уголках его губ мелькает тень усталости.

— Отец и Илона часто использовали его на мне. — добавляет тише. — С тех пор, как я стал выше и сильнее. Сначала я действительно вырубался, а потом организм привык. Толерантность растёт быстро, особенно если не сопротивляться. Через пару лет препарат перестал действовать так, как они рассчитывали. Мне приходилось притворяться, но я оставался в сознании, даже когда тело не слушалось. Слышал всё. Видел. И запоминал.

Наши взгляды снова пересекаются, сгустившееся в воздухе напряжение бьёт по моему телу статическими разрядами. Я задерживаю дыхание, на миг погружаясь в кровавый ад, с ужасом понимая, что не испытываю ни малейшей вины за содеянное. Неудивительно, что Александр его тоже не чувствует. Я увидела лишь мизерную зарисовку из того кошмара, в котором он варился годами, но даже этого хватило, чтобы убить… Убить ненамеренно, в состоянии аффекта, но я не жалею. И не раскаиваюсь. Такие твари не должны жить.

Волна неконтролируемой злости поднимается из потаённых глубин сознания и снова лавиной обрушивается на меня, заставляя яростно сжимать кулаки и стискивать зубы.

— Твой отец… он тоже…, — сбивчиво начинаю я, но не нахожу в себе мужества закончить мысль.

— Нет. Он помогал ей избивать и связывать меня, но в сексуальном