Изъян - Алекс Джиллиан

Я медленно открываю глаза. Избавившись от своей одежды, он нависает надо мной. Близко, слишком близко. Меня обдает тяжелым мускусным запахом мужского возбуждения, перебивающего аромат парфюма. Никогда я не ощущала его так мучительно остро. Он заведен. По-звериному сильно. Без тормозов. Сильнее, чем когда-либо, и это осознание вонзается в мое сердце острой иглой, пронзая насквозь.

Я замираю, отрешенно уставившись ему в лицо. Резкие черты, тень от ресниц на скулах, крылья носа подрагивают, жадно втягивая мой страх, моё дыхание, мой запах.

Губы плотно сжаты, нерв под правым веком пульсирует еще чаще и заметнее. Но страшнее всего смотреть в его глаза. Тёмные, как омуты, на дне которых нет ничего человеческого. Ни жалости, ни сострадания. Только оголенная похоть и животная потребность обладать. Полностью. Без остатка.

Короткое столкновение взглядов, и он набрасывается на меня как зверь, впечатывая своим мощным натренированным телом в матрас. Грубо, без колебаний, не оставляя ни шанса на отступление, ни крошечной паузы для осознания.

Я дергаюсь, когда он врезается в меня как таран. С губ срывается сдавленный стон. Резкая тянущая боль взрывается внизу живота, расползаясь вверх и вниз, пульсируя в каждой клетке. Перед глазами алая пелена. Раскаленный воздух обдирает горло. Путы на руках и ногах натягиваются, натирая кожу, а он только усиливает напор, вбиваясь без остановки.

Боже, я так не могу, не умею, не привыкла…

Да и как… как к такому привыкнешь?

Когда тебя буквально раздирают на части?

То, что он творит, даже жестким сексом нельзя назвать. Хуже. Страшнее. И намного больнее, чем в мой первый раз. Оказывается, тогда он еще сдерживался, а сейчас я словно попала под пресс, который уже не остановить. И никакие стоп-слова не помогут. Саша просто их не услышит.

— Пожалуйста, хватит, — я все-таки пытаюсь, кричу, умоляю.

— Молчи, дура, — Александр утробно рычит, накручивая на кулак концы импровизированной удавки, как поводок на непослушной псине.

Я отчаянно хриплю, пытаясь глотнуть воздух, а он вгрызается зубами в шею, оставляя жгучие следы. Затем, чуть ослабив петлю, яростно кусает мои губы, пуская кровь. Металлический вкус заполняет рот, скользнувший внутрь язык забирает остатки кислорода.

Затем он добирается до груди, и я снова отчаянно кричу, пока окончательно не срываю голос. В голове вакуум, перед глазами темнота. Саша приходит в еще большее неистовство, с садистским остервенением превращая мое тело в сплошную открытую рану. Так он наказывает за нарушение правил.

Без пощады. Без снисхождения. Без жалости.

Наверное, в этом и есть цель и главная суть его игры, победить в которой способен только он один.

Саша продолжает двигаться, как отбойный молоток. Его пальцы повсюду метят, клеймят, причиняя намеренную боль, не оставляя на мне живого места. Я чувствую его агрессивную похоть каждым дюймом своей кожи, чувствую, как его бедра безжалостно вбиваются в мои, и рефлекторно сжимаюсь от точных бесконечных толчков, раздирающих меня изнутри.

Фиксаторы на конечностях натягиваются до предела, впиваясь в кожу и выкручивая суставы. Алые искры вспыхивают под веками. Я застываю от болевого шока и отрицания, слезы брызжут из глаз.

Саша дрожит всем своим крупным телом, соленый пот льется с него рекой, обжигая свежие ссадины и отметины его рук. Черный взгляд расфокусирован. Лицо искажено жуткой маской ярости и животного безумия.

Он не здесь, а где-то в своём собственном аду. В глубине той тьмы, которую столько лет прятал, но по какой-то причине высвободил сейчас, превратив меня в её мишень. В заложницу. В жертву.

По моему измученному телу проходит электрический ток, и вместо страха приходит отупляющее смирение. Сознание отделяется от тела. Я больше не чувствую, не сопротивляюсь, наблюдая за происходящим со стороны.

Все, как он просил: ни звука, ни крика, ни единого движения.

Саша добился своего — его безвольная кукла доломана до конца. И это понимание хуже, чем смерть. Потому что смерть — это конечный пункт, за которым нет ничего. Только пустота и холод.

Я была там… за гранью. И вернулась. Зачем? Чтобы стать любимой игрушкой садиста? Насильника? Убийцы?

Лучше бы я умерла…

Проходит целая вечность до того, как, сжав мое бедро с такой силой, что хрустнули кости, Саша вдруг замирает, а затем, содрогнувшись, наконец кончает. Беззвучно, долго и мощно. Да, оказывается, он это умеет, только таким вот… извращённым диким способом. Через боль. Через тотальное подчинение и жестокость. И мне уже не важно, почему он не может иначе.

Распластанная, раздавленная его телом, я отрешенно смотрю на вздымающуюся грудную клетку, на литые мышцы, по которым стекает пот, на черные узоры татуировок, задерживаясь взглядом на рваном круге, в трещины которого вбиты острые осколки.

«— Оно все еще у него», — сквозь оглушительный гул в ушах пробивается тихий голос Ильи. В замутнённой агонией памяти всплывает, как он дотронулся сжатым кулачком до своей груди. — «Здесь».

Я издаю жалобный стон, когда обрушивающаяся на меня боль разрывает сознание, как плотину. Не физическая, а гораздо глубже. Та, что годами стучалась, просачивалась, искала щель.

Линии татуировки дрожат, двоятся, расплываются, а затем внезапно приобретают четкость и объем, заставляя по-настоящему увидеть то, что всегда было перед моими глазами. Истерзанный разум сдается и отступает, распахивая ржавую дверь в самый черный день моей жизни…

***

— Это ваше. Я хотела вернуть…, — пролепетала Ева, с ужасом глядя на приближающуюся женщину с ярко-алыми губами и длинными светлыми волосами, рассыпавшимися по белым плечам.

Она была красивой и отвратительной, пугающей до трясучки. И ее густо подведенные черным пронзительно-голубые глаза смотрели на девочку с такой бешеной яростью, что у той от страха подкосились колени.

Ева шарахнулась назад, со всей силы приложившись затылком о косяк. В глазах потемнело, в воздухе заплясали белые пятна. Пальцы дрогнули, зеркальце выскользнуло и со звонким грохотом ударилось о ламинат, а потом покатилось, рассыпая по полу мелкие острые осколки, пока не остановилось у стройных ног в красных туфлях на высоченной шпильке.

Больше на ней не было ничего. Бесстыдная нагота пугала, и Ева отвела глаза.

— Мерзкая воровка! Да как ты посмела? — раздалось совсем близко злобное шипение.

— Я хотела вернуть, — сдавленно повторила Ева. — Прост… — договорить она не успела.

Правую сторону лица обожгла хлесткая пощечина, отозвавшись вспышкой невыносимой боли в висках. Девочка рухнула на пол, прямо в распахнутые объятия тьмы. Но они недолго качали ее своей колыбели, снова возвращая Еву в жестокую реальность.

Приподнявшись на руках, она попыталась сесть. Удалось не с первой попытки. Тело не слушалось, голова сильно кружилась, как и очертания комнаты, пропахшей приторными женскими