Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

к завтраку, как всегда, ровно в семь. После инцидента с машиной гестапо он перебрался в более комфортабельный отель — хоть небольшой, но чистенький, уютный «Александер» в Нидердорфе с предусмотрительным персоналом и открытой террасой при гостиничном ресторане. Официант принес омлет Пуляр, пару ломтиков бекона и плошку творога.

— Вам кофе сразу? — спросил он.

— Нет, чуть позже.

Шольц поймал себя на мысли, что испытывает беспокойство за маленького, белого шпица, оставленного на попечение соседки, и что в такой степени его ничто более не волнует. Собачонка успела привязаться к нему, не отходила ни на шаг, когда он был дома, и, улыбаясь, глядела ему в лицо блестящими пуговицами влюбленных глаз. Не привыкший к проявлениям нежных чувств к своей персоне, Шольц неожиданно размяк: пес любил его ни за что, просто так, без оговорок, ему было все равно, глуп Шольц или умен, обаятелен или скучен, талантлив или бездарен, — казалось, что только в нем, в его внимании видит он смысл своей жизнешки, и это потрясало Шольца до глубины души.

Людей на террасе было мало. Пожилая чета заботливо потчевала друг друга намазанным на тосты джемом. Девушка увлеченно читала книгу, прихлебывая чай. Мать кормила с ложки малолетнюю дочку. С улицы поднялся и сел за столик молодой парень, пожелавший тут позавтракать.

Воздух был свеж и влажен и как-то по-особенному прозрачен. Отовсюду с едва заметным ветерком несся бодрый птичий гвалт.

Официант принес кофе и свежий выпуск «Тагес Анцайгер». Перед рестораном на небольшой, заросшей зеленью площадке на деревянном самокате катался одинокий мальчик с короткими, кривыми ногами карлика, которыми он ловко и нелепо отталкивался от земли. Шольц рассеянно наблюдал, как ребенок радуется движению, очевидно, не осознавая своего несчастья. Ему стало жалко его, и, чтобы не переживать, он углубился в газетные новости.

— Не помешаю?

Тихий, мягкий голос оторвал Шольца от новостей. Он опустил газету и — обомлел. За столиком прямо перед ним, с ласковой улыбкой на губах, сидел Франс Хартман.

Шольц нервно огляделся, задержав взгляд на парне, зашедшем в ресторан с улицы, который, небрежно закинув ногу на ногу, с рассеянным видом сидел в кресле, отчего-то не сняв шляпу, и ждал, когда ему принесут заказ.

— А вы похудели, Шольц. Осунулись, — сказал Хартман, доставая из бокового кармана пиджака сигареты. — Позволите? — спросил он, щелкнув зажигалкой. Не дожидаясь ответа, закурил, выпустив дым в сторону. — Надо отдыхать. Так ведь можно и сорваться. А с другой стороны — какой отдых во время войны?

Шольц молчал, стараясь верно оценить ситуацию.

— Бекон на завтрак — это по-английски, — продолжил Хартман в таком тоне, будто они общались каждый день. — Вот так всегда: мы, немцы, гордимся своей самобытностью, но тут и там потихоньку следуем английским традициям. А почему? А потому, что, как ни крути, британцы нам не посторонние. Кстати, здесь отменно готовят бирхенмюсли. Не пробовали? Это такая разновидность кашы, нашпигованной яблоками и миндалем.

— Н-нет, — запнувшись, покачал головой Шольц.

— Ну что вы — вы просто должны это попробовать — обязаны.

— Нет, — наконец взял себя в руки Шольц, — я предпочитаю простую еду. Без какой-либо привязки к регионам. Кусок обычного козьего сыра, ломоть свежего белого хлеба с коркой и кувшин парного молока. Что еще нужно, чтобы утолить голод?

— Для истинного гурмана это имеет ценность. Вы сами-то из каких земель будете?

— Из Баварии, откуда же? Могли бы и догадаться. Нам не знакома прусская изысканность.

— Ну что вы, я и сам предпочитаю простые решения. В том числе и в гастрономии.

— В таком случае попробуйте картофельные лепешки. Здесь их подают с ореховым соусом. Разбавьте кружкой пива и — voila, аромат души и сердца.

— Да, в Берлине мы отвыкли даже от таких изысков. — Хартман подозвал официанта и сказал: — Кофе, пожалуйста. Черный и покрепче. — Официант удалился. — Так о чем это я? Ах, да, Берлин... Берлину сейчас приходится туго. А будет еще хуже.

— Вы сумасшедший? — после небольшой паузы спросил Шольц.

— Это с какой точки зрения посмотреть. Знакомы с теорией профессора Эйнштейна? Движется предмет или движетесь вы — зависит от выбора, относительно какого места вы станете этот процесс рассматривать. Выбора, Шольц. Впрочем, Эйнштейн был изгнан из рейха, и законы, им доказанные, в Германии, очевидно, не действуют. — Хартман сбросил пепел в пепельницу. — Но они действуют во всем остальном мире, включая Вселенную. Так что думайте, Шольц. Выбирайте.

Рука Шольца слишком резко опустила пустую чашку на блюдце. Раздался громкий звон стекла. Шольц опять посмотрел на парня в шляпе, пьющего кофе напротив. Где-то он его уже видел. Мельком. Да, мельком.

— Здесь дети, — тихо сказал он.

— Вот и не дергайтесь, — так же тихо отозвался Хартман.

— Что ж, ладно. — Шольц решительно пристукнул пальцами по столу. — Чего вы хотите?

— Прежде чем что-либо предпринять, потрудитесь меня услышать. — Хартман затянулся. — Для начала я хочу, чтобы вы задумались. Но не как инспектор тайной полиции, а как человек, здраво оценивающий происходящее. Здраво — значит с пониманием всех обстоятельств, влияющих на смысл вашей работы.

Официант принес кофе. Хартман поблагодарил его и вполголоса продолжил:

— Надеюсь, вам не нужно доказывать того, что для всех уже очевидно: солнце рейха идет к своему закату. Вы не похожи на фанатика и потому должны понимать, что полная оккупация Германии — дело практически решенное. Ваша служебная прыть была уместна полгода назад, тогда еще можно было надеяться на чудо. Но сейчас, когда войска Сталина вошли на территорию рейха, а американцы взяли Францию, и больше нет Румынии с ее нефтью, и скоро нечем будет заправлять ваши танки, когда вермахт мобилизует стариков, и не осталось союзников, а бомбы стирают в пыль инфраструктуру страны, сейчас, Шольц, настало время прислушаться к Эйнштейну и посмотреть на вещи с иной точки зрения.

Лицо Шольца скривилось в попытке выдавить ироничную ухмылку.

— Будем считать, что я добросовестно прослушал сводку политических новостей и внял вашим увещеваниям. Уж не желаете ли вы меня перевербовать?

— Заманчиво. Но нет. Вербовка никогда не была моей сильной стороной.

— Тогда что же?

Хартман двумя пальцами устало помял переносицу. Загасил окурок и сразу сунул в губы новую сигарету. Протянул Шольцу пачку, но тот отказался.

— Думаю, вам будет интересно узнать, что здесь, в Цюрихе, кое-кто из