Аллегро. Загадка пропавшей партитуры - Ариэль Дорфман

– У вас появится возможность встретиться с ним лицом к лицу, как шевалье с герцогом Голштинским.

Джек Тейлор схватил меня за локоть, и сына тоже, и затащил меня за ними в нишу под лестницей. Я весело захохотал. Прятки: мы играем в прятки! Он шикнул на меня и заговорил еще тише, чем раньше, когда спрашивал у меня, могу ли я хранить секреты.

– Если я сейчас с ним встречусь, – прошептал он, – результатом станет скандал. Прошу доверять моим суждениям. Это разрушит все, чего мы достигли этим вечером – мы втроем.

Я увидел, как Иоганн Кристиан Бах пробежал мимо, призывая меня, а потом услышал, как он огромными шагами взбегает по лестнице. Он быстро поймет, что меня на втором этаже нет.

– Сейчас я должен уйти, а вы – остаться. Когда маэстро Бах смягчится благодаря вашему рассказу и моему посланию, можно будет устроить встречу в должной ситуации.

Он уже готов был улизнуть с самым младшим Джоном Тейлором, которому предстояло однажды стать окулистом, подобно отцу и деду.

– Стойте! А если он не смягчится, как вы рассчитываете, что тогда? Что мне ему сказать?

Джек Тейлор замер, начал о чем-то спорить с самим собой – а может, мысленно со своим отсутствующим отцом. А потом:

– Гендель.

– Гендель?

– Просто скажите это ему.

– И с какой целью, позвольте?

– Опять-таки я не знаю. Это повторяет мой отец. Гендель знал правду. Гендель знал правду.

– Но Гендель умер, сэр: он уже шесть лет как умер.

– Да, это так, или все было бы иначе, он смог бы свидетельствовать, что… Но не упоминайте Генделя, юный господин, пока ваш ментор не откажется от предложенной вами встречи. Только в этом случае. Адью, адью.

– Когда мы снова увидимся, как мне…

– Вы ведь не думаете, что мы приложили столько усилий, ждали так долго, чтобы теперь вас бросить? До вашего возвращения в родительский дом на Трифт-стрит я обещаю оставаться поблизости, чтобы вы смогли передать мне ответ барона Баха.

Я собирался уже сказать ему, что вернусь на Трифт-стрит завтра утром, а не, как он, несомненно, предполагает, этой же ночью. Однако меня сильнее занимал другой вопрос.

– Стойте! – Я опрометчиво вцепился в его рукав двумя пальцами. – Еще один вопрос.

Он со вздохом повернулся, не желая меня оттолкнуть.

– Ваши пуговицы, – спросил я, – где вы их покупаете?

Я указал на сверкающие пуговицы на его жилете. Они были перламутровые, с белыми камешками по краю и красивым желтым камнем в центре. Я в тот вечер ничего более соблазнительного не видел.

– Мои пуговицы? Вы спрашиваете про мои пуговицы?

– Я попрошу папу купить такие для моего костюма, если вы будете так добры, что назовете мне магазин.

– Вы получите множество таких пуговиц, если передадите мое послание. Каким бы ни был ответ. Просто добейтесь, чтобы маэстро Бах вас выслушал, а о Генделе упоминайте только в крайнем случае!

И Джек Тейлор растворился вместе с пареньком, словно волшебник – так же быстро, как появился.

Вовремя.

Иоганн Кристиан Бах грузно прошагал вниз по лестнице, и, когда он проходил мимо ниши, я с криком выскочил на него, дергая локтями и изображая ослиный клич.

– А, вот ты где!

Он меня обнял. Тепло его груди и пот, стекающий по шекам, казались успокаивающими: этот человек никак не мог злобствовать в отношении такого прекрасного джентльмена, как шевалье. Моя музыка объединяет соперников и врагов: все они наслаждаются одними и теми же приятными звуками. Разве я сам не смогу добиться такого же согласия между людьми, каждый из которых достиг таких высот в своей области? Я это сделаю! Я войду с ними обоими рука об руку к августейшей королеве Шарлотте и скажу: «Вот они, добрые друзья. Видите, как легко жить в мире, как глупо воевать и ссориться?» И она осыплет меня поцелуями и похвалами. «Этот мальчик гениален не только в музыке, но и в дипломатии. Может, нам назначить его нашим послом в Зальцбурге, отправить заключать мирный договор с Францией?»

Бах крикнул наверх:

– Он здесь! Вовсе не терялся!

– Хвала небесам! – откликнулся женский голос.

Это была Клементина Кремонини! Я пришел в такой восторг от ее выступления в опере «Адриан в Сирии», которую слушал в «Кингз-театр» вечером накануне моего девятого дня рождения, что не осмелился даже подойти поздороваться – настолько сильно я жаждал, чтобы это великолепнейшее меццо-сопрано когда-нибудь спело мои песни.

– Хвала небесам! – повторила она, подплывая к нам. – Я ведь репетировала твою арию, Вольфганг, «Va, dal furor portate» целую неделю, и как бы я себя чувствовала, если бы ты не пришел меня послушать? Но только после обеда. Умираю с голоду! – Она подалась ко мне и промурлыкала мне прямо в ухо (слава богу, в правое), приглушив голос, чтобы не обидеть. – Тереза не очень гостеприимна, ей следовало бы подать здесь, в Карлайл-хаусе, не только печенье!»

Мне не хватило храбрости смотреть ей в глаза. Ах, это ее горло! И из него вскоре польется моя собственная песнь!

– Мадам, я польщен! – сказал я, целуя ее протянутую руку.

При этом мысленно я повторял слова, украденные из пастиччо «Эцио» – слова Пьетро Метастазио, которые маэстро Бах украсил своими гармоничными мелодиями. Я повторил их в мыслях, а не вслух: «Иди, ведомый яростью, запомни, неблагодарный, кто был предателем, раскрой обман…» Не были ли пророческими эти слова, к которым я тоже написал музыку, – предостережением, которое мне следовало услышать? Был ли я прав, вступая в сговор против моего друга?

– Ты наверняка проголодался не меньше меня, дитя, – сказала она. – Сначала пища, потом музыка. Его музыка, твоя музыка. Ну же, Кристель, идем.

– И правда. – Он взял меня за руку, и мы направились к гардеробной. На ходу он зычно крикнул: – Абель! Мальчик найден. Найден, говорю. И мы уходим, друг мой!

Эта новость была встречена радостным рыком. Карл Фридрих Абель грузно прошагал к нам, притиснув к себе двух женщин – по одной на длинную руку. – Ах ты, маленький проказник! В каком чулане ты прятался? И с кем, а?

– Один, сударь, – ответил я.

– Ну, значит, мне больше достанется, верно?

Он