Врата тайны - Ахмет Умит

– Ты считаешь, что твои кошмары реальны, вот только реальность еще страшней. Я не убивал Кимью, ее убили собственные грехи.

Он отпирался, глядя прямо мне в глаза…

– Никогда не слышала о таком, чтобы грех убивал человека, – сказала я зло, – как это может произойти?

Он начал спокойно объяснять:

– Она ходила туда, куда я запрещал ей ходить. Она делала вещи, которые я запрещал ей делать. Она виделась с людьми, с которыми я запрещал ей видеться. Мне оставалось только с упреком смотреть на нее. Я только грустно, горестно и безнадежно смотрел на нее. Но так случилось, что бедная девушка пала наземь, схваченная за шею. Я не желал ей смерти, я не хотел ее терять, я не хотел, чтобы огонь внутри нее гас, но так распорядился Аллах.

Я не могла больше его слушать.

– Не говорите о произошедшем, как о воле Аллаха. Вы своими руками убили девушку. Вами руководил только гнев. А сейчас вы просите меня о помощи.

– Я не прошу тебя о помощи, – резко возразил он, – да и зачем она мне?

– Чтобы очистить совесть.

Он высокомерно посмотрел на меня.

– Если есть что-то, что можно назвать совестью, то это я, весь, целиком, от головы до пят. Для человека, который сам стал совестью, очистить ее невозможно.

– Раз так, то зачем вы дали мне кольцо?

– Ты ничего не понимаешь, – Шамс покачал головой, – ты совсем ничего не понимаешь. И даже не стараешься понять.

– Что же мне надо понять?

Он ответил одним словом:

– Истину.

– Истина, истина, истина – вы твердите одно и то же, – я повысила голос, – давайте уже, расскажите, посмотрим, что это за истина.

Мне уже показалось, что он снова начнет говорить, что все не так просто, но произошла неожиданность.

– Ты помнишь, кто такой Иуда? – спросил он грустно. – Апостол, который указал римлянам на Христа. Древний еврей, который продал Спасителя за тридцать сребреников.

– Помню, конечно. А при чем здесь он?

– Много при чем. Все считают Иуду предателем.

Что он пытался этим сказать?

– А разве не так?

– Если бы Иуда не предал Христа, то как бы он вознесся на небо? Если бы Иисус не был распят на кресте, то есть если бы он своей жизнью не заплатил за грехи всего человечества, то как бы он обрел воскресение? Из всех двенадцати апостолов самая тяжелая ноша досталась Иуде. Все остальные достигли святости, проповедуя свою веру и рискуя при этом своей жизнью. Конечно, они делали правильные вещи, но вся хитрость в том, что ради веры надо уметь творить не только добро, но и зло. Принять на себя хулу, достойную Иблиса. Суметь принять на себя тяжкий груз истины, о котором знаешь только ты. Суметь жить наедине с древней тайной, из-за которой все вокруг считают тебя предателем. И это удалось Иуде. Ради того, чтобы предназначенное свершилось, он бросил к ногам Иисуса не только свое тело, но и душу.

Похоже, мне удалось понять, к чему он вел.

– То есть вы тоже сделали это ради Мевляны?

Шамс посмотрел на меня так безнадежно, словно я была полна чернейшего невежества.

– Как бы мне тебе сказать, – начал он без особой надежды, – ты пытаешься постичь все разумом, у тебя в голове живет образ логики, как королевы этого мира. Ты не поймешь ничего, что я бы тебе ни сказал, за всем ты ищешь какой-то скрытый смысл, а вдобавок во всем винишь меня.

– Но я видела все своими глазами!

– Глазами не всегда можно увидеть правду. Давай я расскажу тебе историю. Возможно, так тебе будет проще понять… Однажды самец ласточки решил признаться своей избраннице в любви на крыше храма царя Соломона. По случайности в этот самый момент сам Соломон находился внутри. Он услышал птичий голосок и стал вслушиваться. Самец так говорил самке: «Я так очарован тобой, что по первому твоему слову готов обрушить этот купол хоть на голову самому Соломону». Царь, услышав такие речи, разозлился и подозвал к себе птаху. Он повелел: «Растолкуй-ка мне те речи, что ты вел прежде». Самец храбро отвечал: «О, Соломон, не спеши меня казнить. Язык влюбленных – это язык безумцев, и только одержимый безумием способен его понять. Все верно, слова, что ты слышал, произнес я. Все верно, я обещал обрушить этот храм на голову царю Соломону. Но я влюблен в эту птичку. А выбравшие путь любви не знают ни морали, ни закона. У них одна дорога – дорога любви. У них один закон – закон любви. У них одна мораль – мораль любви. Они разговаривают только на языке любви, рядом с которым язык науки и разума покажется таким же тусклым, как оставшийся после великого пожара пепел». Вот так ответил самец ласточки Соломону. И Соломон простил его. Потому что зло в любви не есть настоящее зло, а добро не есть настоящее добро. Есть одна истина – только любовь может творить чудеса.

– Хорошо, и что же за чудо вы сотворили, совершив зло, которое не является злом?

Шамс совсем не обратил внимания на мои обвинения. Он поднял голову и посмотрел на огромный зеленый купол мавзолея Мевляны, который высился за невысокой, не больше размера надгробия, стеной.

– Прежде там был розовый сад. Если бы Подвижник не стал Мевляной, то сейчас там не было бы и розового сада. Жадные люди построили бы на его месте один из этих многоэтажных домов. Подвижник же упокоился бы в одной из окружающих нас могил. Но сейчас он продолжает так же влиять на род людской, будто никогда и не умирал. Его стихи согревают сердца, его слова воспитывают людей, его свет, подобно звезде, указывает путь ищущим смысла в окружающей темноте. Про него говорят: «Он не был пророком, но дал писание». Рядом с таким чудом что зло, что несправедливость, что убийство – все теряет свое значение.

Он смотрел на зеленый купол с такой гордостью, с какой творец смотрит на свой шедевр.

– Не теряет, – жестко сказала я, стараясь раздавить его самоуверенность, – несмотря на всю любовь, зло остается злом, а убийство убийством. Вы не можете совершать зло во имя хорошей цели. Убивая других, вы не можете создать новую жизнь.

– А кто говорил про новую жизнь? Мне просто нужно, чтобы происходившее было понятно.

– Но чтобы понять его, нет нужды становиться злым.

– Есть! – сказал он жестко. – Там, где нет зла, неизвестно и добро. Все, что существует, есть и внутри каждого из нас. Джеляледдин так объяснял это: