Врата тайны - Ахмет Умит

«Иногда ангелы ревнуют к нашей невинности, иногда шайтан бежит, увидев, на какое зло мы способны». Жизнь не загнать в жесткие рамки, греховную природу полностью никогда не уничтожить, с желаниями не совладать, страсть не победить. Никогда нельзя понять до конца, что полезней – добро или зло. Иногда одно проявление зла лучше тысячи добрых дел.

Я отступила на шаг и посмотрела на него, улыбаясь с иронией:

– То есть все зло, которое вы совершили, было совершено ради Мевляны?

Он горестно посмотрел на меня:

– Ну вот, ты снова не поняла. Все зло и все добро я совершал не ради Подвижника, а ради любви.

– А это не одно и то же?

– Совсем нет. На путь любви мы выходим одни, потом находим себе объект чувств и какой-то промежуток дороги преодолеваем с ним, но в самом конце все равно остаемся одни. Начавшееся с нас, нами же и закончится.

– Но Мевляна не думал так, как вы. Он написал столько стихов о своей любви к вам. Вы лишили его всякого рассудка. О чем вы говорили ему, когда после встречи на Мередж-эль-Бахрейн заперлись на несколько недель в одной комнате? Что вы рассказали Джеляледдину, что он забыл о намазах и молитвах, а вместо проповедей стал читать людям стихи?

Ни на секунду не проскользнула на его лице гордость.

– Я ни о чем ему не говорил. Мы сидели и молчали. И хоть я не говорил ничего, он постиг мою тайну. Он увидел в зеркале моего сердца горящий внутри него самого огонь. Не я лишил его рассудка, рассудка лишил его собственный огонь. Все вокруг думали, что он сгорел, подожженный моей искрой, но это не так, он загорелся сам. Я просто разложил угли.

В словах Шамса чувствовалась такая глубокая искренность, что я не могла не проникнуться симпатией к этому человеку. Но тут же у меня перед глазами возникло лицо Кимьи. Гнев смел все симпатию начисто.

– И для этого потребовалось убить Кимью? – резко прервала я его. – Огонь любви, что, лучше всего разгорается, если до этого потушить огонь жизни молодой девочки?

Действительно ли его борода затряслась, действительно ли его глаза увлажнились или все это мне просто показалось, но с его губ соскользнули следующие слова:

– Я убил не Кимью, я убил себя.

Я с удивлением посмотрела на него:

– Вы убили себя?

Он уже собирался дать ответ, как резко перевел взгляд наверх. На нас быстро надвигалась волна яркого света. Будто с небесного свода сорвалась звезда и теперь неслась прямо к земле.

Шамс зажмурил глаза и загадочно прошептал:

– Когда в мире материальном восходит солнце, в мире смыслов оно заходит.

Я тоже посмотрела вверх, и вместо ночного темного неба мне в лицо ударила яркая небесная синь.

36

Стыд дервиша, не справившегося со своей ненавистью

Наступило утро. Я обнаружила себя между древней могилой, от которой остался только черный надгробный камень с полностью стертой временем эпитафией, и свежим маленьким захоронением, где, похоже, покоился ребенок. Мне на лицо падали мягкие лучи утреннего солнца, пробивавшиеся сквозь тяжелые сизые тучи, а я все старалась найти объяснение собственной неожиданной ночной прогулке на кладбище. У меня ничего не болело. Значит, никто на меня не нападал и ничего у меня похитить не пытался. Хорошо, но как я здесь оказалась? Что руководило моим подсознанием? Я что, на самом деле видела Санни? В эту полную голубого цвета ночь мертвецы действительно скинули с себя, подобно одежде, оковы земли и вышли наружу? Я правда вела тот странный разговор с Шамсом? Или это просто был новый уровень в игре, в которую играл со мной мой мозг? На эти вопросы я пыталась найти ответ, идя вперед по бесконечной дорожке, зажатой между длинными тонкими кипарисами. Ближе к выходу мне в голову пришло наиболее разумное объяснение происходившего. Пока мне не исполнилось лет девять, я ходила во сне. Прошлой ночью случилось то же самое. Это лунатизм. Если это объяснение соответствует действительности, значит, у меня серьезные проблемы. Если я вновь начала ходить по ночам, то сразу по приезде мне следует показаться милому доктору Оливеру… Но если я объяснила все неправильно и события, происходившие прошлой ночью, имели место на самом деле, то мне нужно как можно скорее собрать свои пожитки и убраться из этого города. К такому выводу стоило прийти гораздо раньше! Я работала над страховыми расследованиями в разных странах и в разных условиях, мне пытались давать взятки, угрожать, но с такими странными, таинственными и пугающими явлениями я сталкивалась впервые. Отчего я упорствую? Отчего я пытаюсь продолжать писать отчет? Что я надеюсь здесь еще найти? Найджел прав, вероятно, мне стоит на первом же самолете рвануть в Лондон. Что держит меня в этом старом городе в самом центре Анатолии? Только то, что я не набрала достаточно доказательств, чтобы подтвердить вину Серхата и Джавита? Хорошо, но я ведь не полицейский, чтобы проливать свет на все подробности происходящего. У меня под рукой нет вооруженных подчиненных, как у комиссара Зейнеп. Я просто-напросто страховой эксперт. Я – тот человек, который анализирует, осматривает, прикрепляет доказательства, если они есть, опрашивает свидетелей, а после пишет рапорт. Операция по задержанию, о которой вчера говорила Зейнеп, не казалась мне чем-то неприемлемым, напротив, мне даже было интересно, но только по этой причине я не должна оставаться в Конье… Возможно, я не уезжаю отсюда вообще не из-за отчета для страховой компании. А из-за чего? Потому что это город моего отца? Или я думаю про себя, что, оставаясь здесь, я наконец-то найду тот резон, из-за которого он нас бросил? Или же меня держит здесь тайна кровоточащего кольца? Возможно… Возможно, и что-то другое. А что может быть другое? Желание постичь истину, о которой вечно говорит Шамс? Это уже что-то из репертуара отца, мне никогда не были близки его искания. Я не была ни суфием, готовым отрешиться от всех мирских искушений, ни мусульманкой, посвятившей себя вере. Я даже не могла точно понять, к какой религии принадлежу. Найджел был протестантом. Но он не часто об этом говорил. Он был так занят каждый день, что времени на размышления о религии не хватало. А я? Не знаю? Если бы мама и отец не увлекались так духовной тематикой, я бы тоже совершенно над этим не задумывалась. Да так и было, пока я не приехала сюда… Но так ли? Ведь, по рассказам мамы,