Призрак Сомерсет-Парка - Б. Р. Майерс

Я с трудом узнала посвежевшее лицо и широкую улыбку. Она по-прежнему предпочитала низкое декольте, но платье было новым и чистым.

Друзилла пригласила меня войти и проводила в гостиную. Мебель была та же самая, но клочья паутины исчезли, а ваза с цветами заметно оживила помещение. Мы уселись на покачнувшийся под нашим весом колченогий диван, который подпирала стопка книг. Обсудили судебный процесс и приговор мисс Крейн. Друзилла сказала, что девушки решили сами управлять пансионом с целью заработка.

– Совсем другое дело, когда ты сама можешь выбирать парня, – объяснила Друзилла.

В конце концов я рассказала ей о том, как виделась с мисс Крейн и что та упомянула о моей бабушке.

– Ты не знаешь, у нее были какие-нибудь конторские книги? – спросила я. – Может быть, она вела где-то учет корреспонденции?

Друзилла покачала головой.

– Полиция перерыла все ее бумаги, – сказала она. – В кабинете у нее стоял один только маленький стол, да и тот был пуст. Мне жаль.

Я и не догадывалась, насколько была глупой и самоуверенной, а теперь мне стало стыдно, что меня так легко облапошили. Maman долгие годы не выходила на связь с семьей, наверняка они и не подозревают о моем существовании.

– Все равно спасибо, – отозвалась я. – Не сомневаюсь, что она соврала.

Раздался необычный стук в дверь – четыре быстрых удара. Друзилла улыбнулась, бросив взгляд на часы, висящие на стене.

– Это Фред. Мы договорились увидеться после обеда. – Она поспешила ко входу, где обменялась с вошедшим приглушенными репликами и быстро проводила его к лестнице, которая вела наверх. – Я скоро, милый! – бросила Друзилла ему вслед.

Я поднялась, чтобы поблагодарить Друзиллу и покинуть пансион. Диванчик покачнулся. Я посмотрела на стопку книг. Они лежали на этом месте, заменяя отсутствующую ножку, с тех пор, как мы с maman впервые перешагнули порог дома мисс Крейн. Какое еще применение книгам могло бы здесь найтись? Меня осенила одна мысль, и по коже побежали мурашки.

С помощью Друзиллы я приподняла конец дивана и вытащила книги. Взяв в руки первый роман, я раскрыла его, перевернула и потрясла. На ковер посыпались купюры. Друзилла завизжала и принялась совать их за корсаж. Во втором томике не оказалось ничего, кроме моли.

А в третьем лежал конверт.

Трясущимися руками я достала письмо. Оно было полностью на французском, однако я узнала имя maman. Я разбирала на слух язык матери и немного говорила на нем, но, чтобы перевести письмо должным образом, требовалась помощь Гарета. Что написала моя бабушка? Неужели она впрямь знала обо мне? Вряд ли я смогу вынести очередной отказ, но мне нужно было знать наверняка.

– Ого, – заглянула мне через плечо Друзилла. – Хорошие новости или дурные?

Я сложила письмо заново и сунула в конверт.

– Не знаю, но по крайней мере теперь известен адрес, – сказала я, указывая на подпись на конверте.

– Привези мне круассан, – подмигнула Друзилла.

Эпилог

Париж,

апрель 1853 года

Деревья уже распустились, и проспект раскинулся впереди бесконечным пологом белых цветов. Поездка в карете прошла неплохо, однако в животе у меня будто пчелы устроили гнездо. Гарет предложил меня сопровождать, но я сказала, что должна сделать это одна. Мы договорились после всего встретиться у Собора Парижской Богоматери.

Сомерсет-Парк был продан американскому кузену мисс Гиббонс. Увы, до нас дошли слухи, что значительную часть поместья несколько недель назад уничтожил пожар.

Джозеф по секрету сказал, мол, считает, что за все в ответе призрак Одры.

Но я-то знала. Призраков не существует.

Кошмары о том, как я тону, снились мне все реже. Возможно, гадалка в конце концов оказалась права. Я действительно умерла в воде той ночью. А из подземелья вышла новая женщина – та, что заслуживает счастья и готова за него бороться.

Карета с мягким толчком остановилась. Я бросила взгляд на элегантный особняк.

– О, – выдохнула я, а моя и без того небольшая решимость начала таять.

Дверь экипажа отворилась, рядом уже стоял лакей, дожидаясь, пока я выйду. Я ступила на залитую солнцем улицу, разгладила платье и коснулась ленты на шее, тревожась, что узел ослаб.

Открылась створка парадной двери, но за ней, в отличие от Сомерсет-Парка, меня встретила молодая горничная.

– Bonjour, mademoiselle[7].

Я вручила ей свою визитную карточку. Она прочла мое имя и широко распахнула глаза. А я надеялась, что новое платье и капор подходят. Надеялась, что она не заметит, как я дрожу в своих туфлях. Надеялась, что я всем понравлюсь.

– Сюда, пожалуйста, мисс Тиммонс, – сказала она с сильным французским выговором и повела меня через холл, а потом дальше по коридору.

Мы остановились у желтой двери, служанка постучала и открыла створку.

Все взволнованные лица повернулись ко мне. Я замерла у порога гостиной. На сей раз у меня не было при себе саквояжа с реквизитом. Только я сама.

Пожилая дама в платье тонкого шелка поднялась и пошла мне навстречу. Глаза у нее были как у maman. Она немного сутулилась, белые волосы были уложены в изящную прическу. Подойдя, дама взяла мою ладонь в свои морщинистые руки. Казалось, она впитывает меня, изучая каждую мою черточку. Она долго говорила, но столь беглый французский я не понимала. Тогда она широко мне улыбнулась.

В груди потеплело.

Тут же рядом оказалась дама помоложе, которая тоже улыбнулась и тронула меня за плечо.

– Она говорит, вы выглядите в точности как ее Жюстин. Те же волосы, те же глаза.

Жюстин – maman.

Сердце видит неподвластное взгляду.

Горло перехватило, и я кивнула.

– Merci, grand-mère[8], – сказала я, надеясь, что у меня не слишком ужасный выговор.

Она коснулась моей щеки.

– Ma petite chérie… – А затем заключила меня в объятия.

Послышался смех, и в гостиной вдруг стало светлее, будто зажгли разом все лампы. Собравшиеся подошли ближе, чтобы поздороваться. Оказалось, у меня есть кузены, тети и дяди, и каждый хотел со мной познакомиться.

Затем принесли еду и вино. Немного погодя мы с grand-mère уселись на диване и стали рассматривать портреты maman, что она берегла все эти годы. Я и впрямь была очень на нее похожа. Мы обе утирали слезы со щек, когда бабушка описывала свое отчаяние после побега maman. Сначала от поисков пожилую даму удерживала гордость, но чем дольше не возвращалась дочь, тем сильнее болело сердце. И тогда grand-mère поняла, что ничто не