Твоя последняя ложь - Мэри Кубика

– Верно, – соглашается детектив, и я вспоминаю, какой великолепный вид открывался с крыльца их фермерского дома на этот поворот и на дерево – они могли бы во всех подробностях наблюдать за происходящим, если б только были дома.

– Знаете, бывают же в жизни совпадения, – говорит детектив, откладывая телефон в сторону, после чего поглаживает усы и бородку и пристально глядит на меня. – Сегодня утром мистер Кёниг заезжал к нам в отдел. Видите ли, на его участке имел место акт вандализма. Двери сарая разрисовали краской из баллончика, повредили забор загона для лошадей…

– Какая жалость, – говорю я, хотя в моем голосе нет особого сочувствия, поскольку мистер и миссис Кёниг пострадали от вандализма, а я потеряла своего супруга. Есть разница, видите ли.

– Да уж, – говорит детектив Кауфман. – Обычные подростковые проказы, но, как вы можете себе представить, Кёниги были очень расстроены.

– Могу себе представить, – отзываюсь я, хотя при всем моем сочувствии этой паре это не имеет ко мне ни малейшего отношения. Детектив просто тянет время, пытаясь найти способ сказать мне, что не может расследовать убийство Ника, поскольку слишком занят расследованием порчи имущества Кёнигов. Собираюсь уже устроить скандал, потребовать, чтобы мне дали поговорить с кем-нибудь еще, помимо детектива Кауфмана, с каким-нибудь другим детективом, с более высокопоставленным сотрудником – капитаном или его заместителем. – Какое это может иметь отношение к убийству Ника? – спрашиваю я с явным недоверием в голосе, поскольку именно это чувство я сейчас и испытываю.

– К счастью для семьи Кёниг, снаружи их дома установлена камера наблюдения. Дублирующая, нацеленная на главную дорогу, поскольку в этой малонаселенной части города такое уже далеко не первый раз случается – вандализм, в смысле. Мистер Кёниг установил камеру несколько месяцев назад, чтобы засечь нарушителей, и ему это удалось. Они у нас есть на видео, – говорит Кауфман, указывая на застывший передо мной стоп-кадр, изображающий двор Кёнигов, снятый с какой-то высокой точки. – Теперь нам просто нужно их опознать, – добавляет он, и я вопросительно смотрю на него, щеки у меня пылают. Не может же он думать, будто я как-то причастна к акту вандализма в отношении собственности Кёнига… Или нет?

Я втягиваю воздух сквозь зубы. Стараюсь не расплакаться.

– Вы думаете, я знаю, кто это? – спрашиваю я, но детектив качает головой и говорит, что нет.

– Нет, миссис Солберг. Нет, не думаю. Видите ли, – говорит он, протягивая мне салфетку, чтобы я могла промокнуть залитые слезами глаза, – эта камера наблюдения обеспечивает непрерывную запись в течение тридцати дней. После этого последнего инцидента мистер Кёниг сел просматривать записи, надеясь увидеть человека или людей, которые изгадили ему двор. Но, как оказалось, – говорит Кауфман, включая воспроизведение видео и усаживаясь поудобнее, чтобы посмотреть его вместе со мной, – он нашел гораздо больше, чем искал.

Начинается видео. Оно нечеткое, изображение разваливается на пиксели, но тем не менее все можно разобрать. Судя по всему, какой-то технарь увеличил масштаб сцены, которую детектив хочет мне показать, так что участок Кёнигов отошел на второй план и вместо этого я могу сосредоточиться на одинокой пустынной дороге. Видео снято под каким-то странным углом, так что улица наклонена под углом в сорок пять градусов. Оно цветное – деревья и трава на нем блекло-зеленые, асфальт на проезжей части – светло-серый. Ветер перебирает листву деревьев, и хотя на видео нет звука, мне кажется, будто я слышу его – шелест сухих, как бумага, листьев в обжигающем воздухе, когда прошмыгнувшая белка хватает упавший желудь своим жадным маленьким ротиком и быстро перебегает через улицу, не оглядываясь по сторонам. Хотя дома отрезаны при кадрировании, я вижу почтовый ящик, конец подъездной дорожки, какой-то сор в траве. Покосившийся деревянный забор. На дороге – ни одной машины. Почти две с половиной минуты смотреть не на что.

В углу кадра – дата: 23 июня. День, когда погиб Ник.

Время – 19:47.

При виде всего этого у меня перехватывает дыхание. Как ни стараюсь, никак не могу отвести взгляд. Я словно под гипнозом, больше не чувствую даже стула под собой. Я вся оцепенела – парализована, застыла во времени. Комната отдаляется от меня, так что остаются только это видео и я, я и это видео. Я словно телепортируюсь на обочину Харви-роуд в тот день, когда погиб мой муж.

– Будете смотреть дальше? – спрашивает детектив, и эти его слова звучат невнятно и приглушенно, как будто я сейчас в воде, захлестываемая сильными океанскими волнами, и тону. Он протягивает руку, чтобы поставить видео на паузу, и я инстинктивно отталкиваю ее.

– Да, – убежденно говорю я, мой голос звучит ровно. – Оставьте.

Это тот момент, когда я наконец все выясню. Это тот момент, когда я узнаю, кто убил Ника.

Детектив Кауфман, сидящий рядом со мной, откидывается на спинку стула и складывает сцепленные руки на коленях. Он наблюдает за мной, хотя я не могу встретиться с ним взглядом – ловлю себя на том, что совершенно заворожена видом бледно-зеленой травы и асфальта, обрывка полиэтиленового пакета на обочине, который колышется на влажном ветру.

И тут в кадре появляется автомобиль.

Он черный, и я сразу думаю о Мейси и ее страхе перед черными машинами. Едет этот автомобиль довольно медленно, и детектив Кауфман объясняет мне, что они взяли на себя смелость замедлить воспроизведение, чтобы было лучше видно.

– Водитель этой машины, – говорит он, указывая на черный автомобиль, который теперь находится в самом центре кадра, – почти наверняка превысил разрешенную скорость.

Хотя, когда эта машина приближается к повороту, в задней ее части загораются красные огни – водитель притормаживает, чтобы сбавить скорость, – после чего она проходит по крутой дуге и исчезает за углом экрана.

Мой взгляд вновь устремляется в противоположный угол, ожидая появления Ника и Мейси, преследуемых по пятам личностью, убившей Ника. Представляю себе свою мать на водительском сиденье ее черного «Шевроле Малибу», вцепившуюся в руль так, что побелели костяшки пальцев, – ноги у нее, скорей всего, босые или в замшевых тапочках-сабо, правая нога давит на газ, подстегиваемая отчаянным желанием поскорей попасть «домой».

Я делаю долгий и медленный выдох, не отдавая себе отчета в том, что надолго задержала дыхание, пока уже не начинаю чувствовать головокружение – в крови накопился углекислый газ из-за нехватки кислорода. Дыхание у меня натужное, поверхностное, но детектив Кауфман этого не замечает. Я сейчас единственная, кто знает.

На краю кадра появляется красное пятнышко, и дыхание у меня пресекается. Это моя машина,